фунтов за то, чтобы тот вдохнул в нее жизнь, и убедился, что на каждой ее странице отражена «правильная точка зрения».
Экспедиция преподносилась как «предприятие очень необычного характера»[793], а сам Ансон повсюду изображался командиром, «постоянно прилагавшим все усилия»[794] и «всегда сохранявшим свое обыкновенное самообладание»[795] – человеком, «известным своей мягкостью и гуманностью»[796] и «своей решимостью и мужеством». Более того, книга Уолтера – Ансона – один из немногих отчетов, авторы которых, кажется, глубоко осознают имперские интересы Великобритании. Неслучайно уже на первой странице Британия восхваляется за то, что в очередной раз продемонстрировала свое «явное превосходство» над врагами, «как в торговле, так и в славе». Этот рассказ – версия Ансона, призванная очистить и отполировать и его репутацию, и репутацию всей Британской империи. Даже на иллюстрации боя между «Центурионом» и галеоном, ставшей культовым изображением, так изменены размеры судов, чтобы галеон казался больше и опаснее.
Книга пережила множество изданий и была переведена на множество языков – настоящий бестселлер, говоря современным языком[797]. Чиновник Адмиралтейства отметил: «Все слышали, и многие читали “Кругосветное путешествие Ансона”»[798]. Книга повлияла на Руссо, который в одном из своих романов писал об Ансоне: «…капитан, солдат, навигатор, мудрец, великий человек!»[799] Монтескьё написал снабженный комментариями реферат книги на сорок с лишним страниц. Капитан Джеймс Кук, назвавший преподобного Уолтера «гениальным автором путешествия лорда Ансона»[800], взял книгу в свою первую кругосветную экспедицию. Так же поступил Дарвин – «Путешествие» было с ним на «Бигле». Этот отчет признали «классическим рассказом о приключениях»[801], «одной из самых приятных книжек во всемирной библиотеке»[802] и «самой популярной книгой о путешествиях своего времени»[803].
Как люди приспосабливают свои истории к своим интересам – пересматривая, стирая, приукрашивая, – точно так же поступают и народы. После всех мрачных и тревожных рассказов о катастрофе «Вейджера», после всех смертей и разрушений империя наконец нашла свой мифологический военно-морской нарратив.
Эпилог
В Британии моряки с «Вейджера» продолжили жить, как будто этого грязного дела никогда не было. Дэвид Чип при поддержке адмирала Ансона стал капитаном сорокачетырехпушечного военного корабля. В Рождество 1746 года, спустя восемь месяцев после военного трибунала, он вместе с другим британским кораблем отошел от Мадейры и заметил тридцатидвухпушечное испанское судно. Чип и другой британский корабль бросились в погоню, и на мгновение он стал похож на того командира, каким всегда хотел быть: взошел на квартердек с оружием наизготовку, отдавая приказы своим людям. Позже он доложил Адмиралтейству, что для него «честь» сообщить, что его группа настигла противника «примерно за полчаса»[804]. Более того, он сообщил, что обнаружил на борту судна более сотни сундуков с серебром. Наконец-то Чип захватил то, что позднее назвал «ценным трофеем». Получив значительную часть денег, он уволился из военно-морского флота, купил большое поместье в Шотландии и женился. Но даже после победы он так и не отмылся до конца от пятна «Вейджера». Когда в 1752 году капитан умер в возрасте пятидесяти девяти лет, в некрологе не преминули упомянуть, что он застрелил человека «насмерть на месте»[805].
Джон Балкли бежал в страну, где эмигранты могли отбросить свое тягостное прошлое и снова обрести себя, – в Америку. Он переехал в колонию Пенсильвания, этот будущий очаг восстания, и в 1757 году опубликовал американское издание своей книги. В него включен отрывок из рассказа Исаака Морриса, хотя и с купюрами – «под нож» ушла часть, в которой Моррис обвинял артиллериста в том, что он безжалостно бросил людей на берегу. После американской публикации Балкли исчез из истории так же внезапно, как и появился, в последний раз его голос можно услышать в новом посвящении к его книге, в котором он упоминает, что надеется найти в Америке «Сад Господень».
Джон Байрон женился, стал отцом шестерых детей и остался во флоте. За два с лишним десятилетия он дослужился до вице-адмирала. В 1764 году его назначили главой кругосветной экспедиции, и один из его приказов был смотреть в оба на тот маловероятный случай, если кто-либо из потерпевших кораблекрушение на «Вейджере» выжил на берегах Патагонии. Он завершил плавание, не потеряв ни одного корабля, но куда бы он ни шел в море, его преследовали ужасные бури. Его прозвали Джек Непогода[806]. Морской биограф XVIII века писал, что Байрон имел «всеобщую и справедливо приобретенную репутацию храброго и превосходного офицера, но человека крайне неудачливого»[807]. Тем не менее в замкнутом деревянном мире он, казалось, нашел то, чего так жаждал, – чувство товарищества. Его высоко ценили за то, что один офицер назвал нежностью и заботой о своих людях.
Связанный военно-морскими традициями, Байрон хранил молчание о деле «Вейджера», нося в себе мучительные воспоминания: как его друг Козенс после выстрела схватил его за руку, как зарезали и съели найденную им собаку и как кое-кто из его товарищей в качестве последнего средства прибегнул к каннибализму. В 1768 году, спустя два десятилетия после военного трибунала – и долгое время после смерти Чипа, – Байрон наконец опубликовал собственную версию событий. Она называлась «Повествованье достопочтенного Джона Байрона… содержащее отчет о великих бедствиях, перенесенных им самим и его товарищами на побережье Патагонии с 1740 года до их прибытия в Англию в 1746 году». Поскольку Чипа уже не было в живых, он мог откровенно рассказать об опасно «опрометчивом и необдуманном»[808] поведении своего бывшего капитана. Лейтенант морской пехоты Гамильтон, который продолжал яростно защищать поведение Чипа, обвинил Байрона в «огромной несправедливости»[809] по отношению к памяти капитана.
Книга получила высокую оценку критиков. Один из них назвал ее «простой, интересной, трогательной и романтичной»[810]. Хотя этот труд так и не получил широкой славы, она очаровала внука Байрона. В «Дон Жуане» поэт писал:
Он отсыпался как бы за века
Страданий (про такие же страданья
Писал мой дед в своем «Повествованье»)[811],[812].
Также однажды он написал:
Гул непогоды дед встречал на море,
А я на суше – непокой и горе[813],[814].
Адмирал Джордж Ансон одержал еще больше морских побед. Во время войны за австрийское наследство он захватил французский флот. И все же наибольшее влияние он оказал не как командир, а как администратор. На протяжении двух десятилетий работая в Совете Адмиралтейства, он помог реформировать военно-морской флот, решив немало проблем, которые вызвали так много бедствий во время Войны за ухо Дженкинса. Изменения включали профессионализацию службы и создание постоянного
