мир перестал существовать в моём воображении. Слова заменили мыслеобразы, и спустя секунду я понимала, о чём говорят волки.
– Хочу есть, – выл альфа.
– Мы подождём, – вторил ему бета.
– Она скоро упадёт, – подвывал третий.
– Я чую коня! Аргиз! – встрепенулся вожак.
– Только не он! – Бета поджал хвост и отступил на шаг.
– Спасайтесь! – раздалось в траве трусливое тявканье.
«Волки боятся Аргиза!»
В мгновение ока я оказалась на земле и завопила:
– Аргиз! Волчья сыть! А ну, взять их! Где ты, травяной мешок! Рви их на куски!
За спиной раздалось еле слышное шуршание насыпи, будто по ней мышь пробежала. По камням легко затанцевали звонкие копыта. Волки отступили и припали к земле, жалобно скуля и поджав хвосты.
Я всё ещё была в трансе и отчётливо услышала за спиной человеческую речь:
– Чем могу служить, госпожа?
– Прогони волков!
– Прогнать? Вы позволите мне съесть одного или, может, двух?
– Ешь на здоровье, мне не жалко.
В то же мгновение нечто (чёрное, как дёготь, гибкое, как пантера, не меньше двух метров в холке) взвилось из-за моей спины и устремилось к вожаку стаи. Вожак ловко увернулся от страшного клацанья зубов и скрылся в траве, а вот серому другу бете повезло меньше. Аргиз расколол ему череп ударом копыта. Раздался тошнотворный хруст, и поток крови хлынул из разорванного горла волка.
Я воспользовалась волчьей паникой и занятостью коняги и что есть духу понеслась к парадному крыльцу через путаницу сухой травы. За спиной раздавались страшные звуки: вой, предсмертное хрипение и визг, хруст костей и рвущейся плоти. Это Аргиз добывал себе обед.
К счастью, входная дверь не была заперта. Ворвавшись в прихожую, я захлопнула дверь и закрыла на замок.
Пробежала я немного, метров сто пятьдесят, а отдувалась так, будто марафон преодолела.
«Ну вот, Аргиза я нашла… Теперь нужно найти отца…»
* * *
В доме было тихо, тепло и покойно, как в музее. В неподвижном воздухе еле ощутимо плыл запах книжной пыли и сухих цветов. Из окон на пол лился мягкий свет, такой спокойный, что происходящее за дверью казалось страшным сном.
Ещё вися на верёвке, я заметила, что особняк не пострадал: стёкла не выбиты, крыша цела, парадная дверь плотно закрыта. Лишь плетистые розы, вившиеся из вазонов на террасе, разрослись, закрыв окна первого этажа, и опавшие дубовые листья тяжёлым ковром покрыли мраморные ступени.
Я стояла, как лошадь, раздувая ноздри, втягивая пыльный воздух. Что-то до боли знакомое и родное ещё оставалось в нём.
«Я дома!»
Дух запустения хозяйничал за стенами, а внутри всё было по-прежнему: мебель стояла на своих местах, внутренние ставни раскрыты; обои, картины, люстры не выглядят запущенными.
Мне не хватало боя часов. Старинные часы в особняке стояли в каждой комнате: каминные, буфетные, кабинетные, напольные, настенные… Их неугомонное, порой надоедливое тиканье всегда давало понять – кто в доме настоящий хозяин. Самые красивые, французской работы, напольные, стояли в кабинете отца и здесь, в прихожей.
Я подошла к часам и открыла палисандровую дверцу. Взглянув на свои, наручные, выставила правильное время и подтянула тяжёлые гири и цепи. С первым поворотом ключа старый механизм ожил, захрипел, будто откашливаясь, и гулко и басисто пробил три раза.
«Три часа!»
Эхо прокатилось по дому. Я подошла к высокому зеркалу, поправила растрёпанные пряди, кое-как отряхнула белёсую грязь с коленей. В унисон часам билось сердце. Я смотрела на своё испуганное лицо и вдруг захотелось стать маленькой, двенадцатилетней девочкой, беззаботной, любимой и свято верящей в бессмертие.
В детстве я мечтала доказать теорему Ферма, переплюнуть Архимеда и Эйнштейна, открыть неизвестный науке вид животных и научиться рисовать, как Рубенс. Тогда я была совершенно уверена, что смогу всё это сделать.
«Как там Пристли сказал? Поистине у этого человека в прошлом было прекрасное будущее… Кажется, так…»
Я погрозила отражению пальцем:
«Ты сможешь всё это сделать!»
Отражение кивнуло и кисло улыбнулось.
«Так-то лучше… А теперь проверим, ждут ли в доме гостей к обеду…»
Не особо рассчитывая на субботний ростбиф, пироги беатий и суп биск с раками, осторожно ступая по паркету, я пошла по анфиладам. Тишина висела вокруг, раздражая и без того расшатавшиеся нервы. Я чувствовала рядом враждебную, пугающую силу, поселившуюся в доме и караулившую на каждом углу. Мы будто играли в прятки: я искала, а от меня прятались.
Теперь я уже сожалела, что вошла в дом, опасаясь и за рассудок, и за жизнь. Находиться в состоянии контролируемого транса долго – опасно даже для такого опытного медиума, как я. Можно так и остаться, застрять навсегда между мирами и никогда не вернуться в прежний мир ощущений.
Я развернула леденец, взятый из вазы на ресепшен в гостинице, и сунула за щёку – вот и пригодился. Сахар именно то, что мне сейчас необходимо.
Повсюду мерещились всполохи, вспыхивающие ежесекундно на стенах, потолке, мебели, будто к ним приклеили маленькие кусочки слюды или золота, и я ускорила шаг, стараясь не глядеть по сторонам.
Розовая комната… комната с портретом мальчика… комната с ирисами… В анфиладах, казавшихся непривычно тёмными, предметы стояли на прежних местах. Тонкий, почти незаметный, слой пыли превратил блестящие, лакированные поверхности столешниц и паркета в матовые.
Я шла медленно, вспоминая обстановку и глупо радуясь незначительным мелочам: шторы в голубой гостиной, как и до моего отъезда, широко открыты; рядом с кабинетом на стене около кадки с фикусом так же криво висит портрет неизвестного старичка-голландца. Вот только фикус зачах и сбросил сухие листья, покрывшие ковёр вокруг.
Почему-то вспомнилась Индра – ключница Этернеля. Розоволицая, с поросячьими белобрысыми бровями и светлыми ресницами. От неё неизменно пахло черносмородиновой наливкой и ментоловыми сигаретами. Индра любила этот фикус и гордилась, что растение её заботой выросло до потолка. А теперь фикус торчит сухим веником из кадки, и трупики сухих листьев хрустят под ногами, как раздавленные кости.
Голубая дверь… а за дверью отец… живой… сидит и работает за письменным столом в любимом кресле Эйлин Грей. На нём вельветовая куртка, белоснежная сорочка и галстук, золотой или чёрный, завязанный мудрёным семинакидным узлом. Стоит только толкнуть дверь и войти… Я проглотила комок в горле и на мгновение закрыла глаза.
Дверь в покои отца плотно закрыта. Рука застыла над расписным фасадом. Я набралась храбрости, размеренно стукнула три раза, как было у нас с ним заведено… и толкнула.
«Сейчас увижу отца!»
Дверь поддалась легко и открылась по-хозяйски, нараспашку. Сухой холодный воздух ударил в лицо, и я отпрянула. В комнате было пусто.
Ничего особенного я не увидела, но волосы зашевелились
