незачем. Но сосед протер очки и сказал: «Можно».
— Тогда так. Первый мой вопрос, — наставил на него Николай Иванович дрожащий палец. — В чем вы сейчас видите революционный пафос эпохи?
Сосед улыбнулся краешком губастого рта.
— А что?
— То есть как что?
— Я говорю: что, без пафоса уже пожить нельзя?
— Так-так… — сказал как бы рассеянно Николай Иванович и тут же дал залп с другого борта. — А вы лично верите в учение Маркса-Энгельса-Ленина?
Сосед задумался. И надолго. А Николай Иванович знал, что задумается. У этих не то, что у прежних. У прежних (таких, как Николай Иванович) и на все трудные вопросы только от зубов отскакивало. Правда, сейчас Николаю Ивановичу иной, развернутый ответ получить хотелось… Но сосед был сух и краток.
— Если это ученье, то его следует изучать и с жизнью добросовестно сравнивать, — отвечал он грамотно. — А верить… Что же прикажете, в науку, как в истукана, верить?
Ответ, как ни странно, понравился Николаю Ивановичу.
И тогда он решился, спросил шепотом:
— А какой ваш научный прогноз: сбудется все ж таки коммунизм или уже не ждать его прихода?
Сосед присел на краешек стула, долго протирал очки, близорукими глазами изучая Николая Ивановича. Наконец дотер, наверное, до дыр. И осторожно, шепотом, ответил:
— А вы ждете?
— Ага! — доверчиво открылся Николай Иванович, наклоняясь в его сторону.
— Ну, так ждите, если ждете! — улыбнулся сосед, так же к нему склоняясь.
— А вы? — оторопел Николай Иванович, будто его внезапно ударили в лоб.
— Видите ли… Как это ни болезненно для вас слышать, но виды на урожай, по-моему, не оправдались.
Они посмотрели друг на друга, одновременно распрямились и отодвинулись, каждый в свою сторону.
— А вот это как раз контрреволюция! — чуть-чуть замешкавшись, тихо определил Николай Иванович.
— Нет, ну почему это? — прищурился сосед, и молодые свежие щеки его слегка порозовели. — Давайте рассуждать логически. Если какой-нибудь ваш план оказался ошибочным, а я это понял и вслух…
— Ошибочными оказались репрессии! — гневно выкрикнул Николай Иванович ему в лицо.
— Ну, у вас абсолютно никакой логики? — уже покраснел сосед. — Ошибочно замучили! Неоправданно уничтожили! Необоснованно истребили! То есть вся промашка, что обосновали плохо? А так в принципе стоило и мучить, и истреблять? Вы понимаете хоть, какую вы нам чепуху тридцать лет мололи?
Жилы на шее у Николая Ивановича вздулись, но он только сжался, не подал виду.
— Да вы и сами не верите! Вот же, сейчас, сейчас только сомневались? — вспомнил сосед и нервно засмеялся.
— О! Это я-то сомневался? Да я тебя так специально проверяю! — нашелся Николай Иванович и тотчас этому поверил.
— Ага! — машинально принял к сведению сосед и склонил голову набок. — В таком случае… и я на вас получил задание.
В комнате установилась минута нехорошего молчания. Стало слышно, как на кухне шлепают капли в белый череп раковины: «Бамс! Бомс! Бемс!»
— Какое задание? — дико посмотрел Николай Иванович. — От кого?
Сосед с шумом встал.
— Так мне не велят говорить, от кого, — сказал он мстительно. — Вот вы, от кого?
— Я…
— Вот…
— Я?! — заорал Николай Иванович.
— Вот-вот. Сказано проверить. Мы друг друга и проверяем, проверяем.
— Ну, и что выясняется? — глядел на него тусклыми маленькими глазами Николай Иванович.
— Вы сами знаете, — опустил голову сосед (плечи его тряслись).
— И нельзя, что ль, поправить?
— Боюсь, нет. Поздно.
— Но вам же не обязательно все докладывать! — вырвалось у Николая Ивановича.
— Да? А вам? — посмотрел сосед с интересом. — А вам?
— Вы меня подозреваете, да? Я что, похож? Похож, да?
Сосед не сообразил даже, что именно он имеет в виду. А Николай Иванович заплакал. Нырнул мелким сморщенным личиком в корявые ладошки. Промокал слезы замусоленным штопаным рукавом… Он плакал, как многие старики плачут, от неумения подвывая тоненьким, сдавленным голоском: «И-си! И-си-си-си!»
Сложное чувство (и брезгливости, и жалости) выразило лицо соседа. Но Николай Иванович не видел этого, не видел он, как сосед отыскал в грязном белье единственное сносное, какое-то серое полотенце, налил воды в подозрительно темную кружку.
Николай Иванович враждебным голосом сказал спасибо, простучал по металлу съемной челюстью. И сосед, под этот аккомпанемент, неслышно вышел…
Едва закрылась дверь, Николай Иванович повалился на больной бок и от бессилия заплакал, уже не стесняясь ничего. Он плакал, что не отыскал нужных слов, чтоб поразить на месте этого наглого гада. Он плакал, что все оставили его одного, и как раз в тот момент, когда начало потухать все-все вокруг. Он плакал, что душа почти до основания выболела, не найдя ответа, что вот-вот еще, и отмучается последний остаток — так и не разобравшись ни в чем, без прощения и надежды.
Так за что, в конце концов, болело? За что мучилось?
— Господи? — жалобно, неуверенно спросил он под одеялом. — Гос-споди!
И сразу набросился на себя с последними словами. Как он мог, как мог такое выговорить!
Тут Николай Иванович вспомнил про открытку и ухватился за нее, прямо как за последнее спасение. Открытка же не содержала ничего. Сын, как правило, поздравлял его с очередным праздником, желая здоровья и счастья и долгих лет. Последнее почему-то уязвило Николая Ивановича сильней всего: он так долго мучился, а этот еще и продлить желает!
Николай Иванович набрал сейчас же Москву и заказал. Дали Москву моментально. Николай Иванович держал сердито трубку около уха, а чей-то мертвый голос без конца бубнил: «Внимание! Связь по радиоканалу! Внимание…»
Слова позванивали в пустоте, проносясь над тысячами холодных темных километров. Николай Иванович подумал и расценил эти слова как объявленье, что телефон прослушивается. Только не ясно, какая хитрость теперь про это открыто объявлять?
Когда их наконец соединили и сын радостно проорал те же свои глупые поздравления (они там всегда думают, что здесь все глухие!), Николай Иванович вновь оробел, но все-таки пересилил себя:
— Сереж, скажи: он ошибся?
Причем Николай Иванович сам расслышал, как его слова над примолкшей страной пролетели камнем.
В ответ в трубке забулькало. Удивительное дело, но Сергея даже не заинтересовало, кто он? Едва бульканье прекратилось, Сергей зачем-то второй раз спросил про здоровье. Однако Николай Иванович упрямо гнул свою линию.
— Нет, ты скажи: неужель он ошибся?
— Ну а кто в жизни не ошибается? — мямлил по какой-то причине сын. А ведь обязан отвечать хотя бы по должности: коротко и ясно!
— Ты хочешь сказать, что…
— Я хочу сказать: не сходи с ума, папа! — занервничал Сергей.
— Значит, мы сошли с ума, по-вашему?
Нет, со своим твердолобым упрямством старик, как всегда, был просто невыносим. Совсем не думает, что говорит. И всю жизнь так:
