Императору Востока Льву Макелле — «Мяснику» — человек вроде Анфимия был у себя под боком, в царственном Константинополе, совсем не нужен. Мало того! Анфимий был ему просто опасен, ибо чересчур напоминал всей своей личностью славное время василевса Маркиана. И самого Маркиана. К явной невыгоде Льва, судя по характеристике, данной ему историком V в. Малхом Филадельфийцем:
«Римский царь Лев Макелла был счастливейшим из бывших до него царей. Он был грозен как своим подвластным (в чем нам сомневаться не приходится — В. А.), так и самим варварам, до которых дошел слух о нем (а вот в этом мы, уважаемый читатель, склонны усомниться — В. А.); такова слава, которую он оставил в массе людей. Но я не думаю, чтоб это было счастье — похищать имения у подвластных, вечно содержать доносчиков по данному предмету, в случае недостатка других доносчиков быть самому обвинителем, собирать золото со всех концов земли и копить его у себя, лишая города прежнего их благосостояния, так, что они уже не способны вносить налоги, которые прежде платили».
В общем, константинопольский «Мясник» при первом же удобном случае льстивыми словесами уговорил Анфимия занять престол в Западном Риме. От столь лестного предложения даже достойнейший из кандидатов в императоры (или, точнее говоря, именно этот достойнейший) никак не мог отказаться. Анфимий, похоже, счел предоставленную ему возможность возвыситься первым шагом к тому, чтобы повернуть ход истории вспять, как свой великий, уникальный шанс. Ибо он был чужд коррупции, алчности, всем прочим низким помыслам и низменным страстям, ощущал себя еще достаточно молодым и полным сил для того, чтоб возродить вверенную ему древнюю державу изнутри, очистив ее в моральном отношении, а затем — и избавить от внешних угроз, возродить мощь западноримской армии, обновить, восстановить весь римский Запад. Был даже момент, когда народ Италии поверил в этого нового императора. Это случилось в апреле 467 г., когда Анфимий торжественно вступил в Ветхий, Первый, италийский Рим на Тибре. Поскольку в качестве приветствовавшего его оратора от галльских провинций в торжествах участвовал поэт Сидоний Аполлинарий, потомки смогли узнать из чеканных латинских строк последнего о том, как древний, переживший на своем веку так много испытаний, Рим, вновь ощутил надежду и выразил свои ожидания в праздничном ликовании.
Сенат Вечного Города, депутации народа и армии встретили Анфимия за три мили до городских стен, дабы воздать ему императорские почести, принятые им, вместе с саном императора, 12 апреля. Даже могущественный Рикимер примирился с грядущим во имя Господне повелителем «потомков Ромула», ибо одновременно с коронационными торжествами состоялась свадьба этого потомка вестготских царей с одной из дочерей нового императора западных римлян. Рикимер стал императорским зятем, как когда-то — вандал Стилихон и немало других служилых германцев, ибо у древних семейств римской знати, лишившихся деятельных и отважных сыновей, все еще имелись обольстительные, прелестные дочери.
В обстановке всеобщей эйфории, охватившей римский сенат и народ в эти праздничные дни, в Риме никто не занимался делами, закрылись даже суды, а на площадях, стадионах, в гимнасиях, казалось, ожила древняя латинская поэзия, ибо велеречивые риторы вновь, как встарь, декламировали перед публикой стихи, сопровождая декламацию величавыми жестами. Произносили стихи на древнем, священном языке. Нередко даже призывая древних богов, утративших, начиная с Константина Великого, свою былую святость, и, мало того, ставших, начиная с Феодосия Великого, считаться теми, кем христиане их считали изначально — бесами. И по мере того, как могучие варвары, хоть и облаченные в римские одежды и доспехи, выучившие латынь (пусть даже, в первую очередь, для того, чтобы понимать и отдавать латинские военные команды), внезапно стали ощущать себя в этом, находившемся, вроде бы, в их полной власти, городе, вновь, как когда-то, чужаками, понаехавшими в Рим невесть откуда (ведь христианский Бог был общим для всех, не зная ни эллина, ни иудея, ни скифа, ни варвара, а римские боги были именно римскими), императорские торжества, ко все большему недовольству православной церкви, стали приобретать все более языческий характер. Были возрождены даже знаменитые некогда луперкалии. Голые юноши-луперки обегали Палатин, стегая попадавшихся им по пути молодых женщин ремнями, вырезанными из шкур идоложертвенных козлов. Как будто древний римский Фавн, аналог греческого Пана (вроде бы, умершего в день Рождества Христова) воскрес для участия в этом обряде плодородия, совершаемом пастухами в первые дни существования Города на семи холмах…
Как ни старалась городская церковь закрывать, с учетом экстраординарности происходящего, глаза на эти и иные явно языческие эксцессы (совершавшиеся в присутствии христианнейшего императора и папы римского), объясняя и оправдывая их данью истории предков и освященными временем традициями городской истории, она ни в коем случае не могла относиться столь же терпимо к явившимся в Город с Востока еретикам-арианам. Ведь арианство снова поднимало голову по всей империи — от Константинополя до южной Испании и северной Африки. Одна из версий, объяснявшей взятие Рима царем-арианином Аларихом Вестготским без особого труда в 410 г., гласила, что ему тайно открыли ворота затаившиеся в ставшем православным Риме ариане. А новый император Западного Рима — грек Анфимий — был якобы также замечен в симпатиях к арианству (по другой версии — к язычеству).
В свите императора, прибывшего с Босфора, был, по крайней мере, один известный арианин — Филофей, пользовавшийся, однако, полной неприкосновенностью, ибо ему благоволил Август Анфимий.
Вот что заботило, в самый разгар пышных коронационных торжеств, римского папу Илария (Гилария). Как уроженец Сардинии, он хорошо знал вандалов (будучи, собственно говоря, подданным царя Гейзериха). За шесть лет до избрания Илария папой, Ветхий Рим был разграблен вандалами. Но Иларий не был намерен мириться с воцарившейся в Риме на Тибре скудостью, мечтая возродить град святого Петра или хотя бы римскую церковь в прежнем блеске. Фердинанд Грегоровиус, которого ни в коем случае нельзя назвать пристрастным автором, пишет об этом в своей знаменитой «Истории города Рима в средние века»:
«В то время как Анфимий истощал государственную казну на приготовления к войне с вандалами, Гиларий тратил огромные деньги на украшение церквей. Если в книге пап опись тех приношений церквям, которые были сделаны Гиларием, заслуживает доверия, то надо думать, что церкви, постоянно одариваемые императорами и частными лицами, обладали несметными богатствами. И это вполне понятно; варвары грабили церкви, но поместья не трогались, а так как их было множество, то недостатка в доходах не было. Римская церковь уже обладала такими обширными землями, о каких и не думали ни константинопольский патриарх, ни александрийский. Она была самой богатой христианской церковью. В Латеране, в базиликах Св. Петра, Св. Павла и Св. Лаврентия Гиларий завел самую ценную утварь. Читая названия и описания произведений искусства, составлявших эту утварь, мы невольно переносимся к состоянию искусства в Риме во время его упадка. С падением богов и исчезновением скульпторов искусство в V веке перешло, по-видимому, в мастерские ювелиров, литейщиков и мозаистов. Из литого металла делались массивные сосуды разнообразной формы, лампады и светильники, золотые голуби и кресты, и все это в чрезмерном изобилии украшалось драгоценными камнями; алтари покрывались серебром и золотом; купели украшались серебряными оленями; в исповедальнях воздвигались золотые арки, которые поддерживались колоннами из оникса и осеняли золотого агнца. В то время как Рим впадал в нищету и все больше клонился к упадку, в церквах скапливались богатства, и народ, не будучи в силах собрать войско и соорудить флот для войны с вандалами, видел, что базилики со сказочной роскошью разукрашены золотом и драгоценными камнями».
