в них скрывалась немалая. Он успел вынуть меч. Обагренное рудой лезвие вышло со спины женщины, а свежая горячая кровь залила Посадника. Но Желана не корчилась и не визжала. Она обвила исхудавшими руками шею Мала и, глядя куда-то в Тень, прошептала:
– Огонек… Огонек…
Нынче несчастная женщина наконец встретилась с любимым. Мал же спихнул с себя тело, выдернул оружие и без всякого чувства обтер лезвие об ее оборванное платье.
– Ну? Мне вдругорядь повторить?
Верная дружина очухалась: приказ никто не отменял. Вот только Желана успела подарить малость времени и дочери, и Раду, уже обратившемуся мысленно к пращурам. И времени этого хватило, чтобы соседка Малка, выглянувшая со двора на грохот, подняла крик.
Поди разберись, справедливый суд свершается али ломают забор разбойники! Наперво надобно всем миром собраться и охранить своего, а там будет видно… И черноборцы собрались. В пургу, в холод. Единой живой силой стеклись они к хозяйству усмаря. Явились и Малка с меньши́м сыном, и Иванька, притащивший отца с матерью, и торговец Вал, и Инвар с верной псицей, и любопытные девицы, захаживающие потрепаться с ведьмой, и все те, кого успела излечить от хвори Йага. Многие успели записаться в должники дочери леса…
И первым, что предстало их взору, стало искореженное Тенью тело беззащитной нищенки. Желана распласталась у ног Посадника, а тот стоял, насупив брови, с мечом наперевес.
– Какого… Рад, не робей! Обороним! – крикнул Вал, бросаясь на подмогу.
Посадник, дружина, жрец… Мало ли кто что кричал в суете. Ясно, что чужаки с мечами напали на всем знакомого кожевника, что поломали ему забор, что убили Желану, которой и так достало бед. И черноборцы того терпеть не стали. Многие полегли бы от Посадниковых клинков. Заглядение, а не клинки! Острые, серебрящиеся, вспыхивающие в надвигающихся сумерках. Но Мал был не только силен, но и неглуп. Он легко перекричал гул голосов:
– Убрать оружие! Держать строй!
А уж в кулачном бою черноборцы могли поспорить с кем угодно! Полетели зубы, волосы и обрывки одежды! Алый дождь прошел над двором усмаря: кому разбили губу, кому расцарапали харю. Малых детей заслоняли, но те все одно лезли хоть раз ударить. А уж как негодовали бабы! Всякая квочка за свое гнездо взовьется ястребом, и эти тоже труса не праздновали! Да и как отступить, когда закадычная подруга уже запрыгнула на спину бородатому дружиннику и колотит того по темени?! Эдак схо ронишься, а потом и обсудить будет нечего! А визг подняли! Тут не то что Борова или жреца, что тщились остановить горожан, не услышишь, тут и собственного голоса не разберешь!
Наконец вытеснили Мала с дружиной со двора. И тогда только, когда шум улегся, поняли, супротив кого выступили. В лицо Посадника особенно не знали, но Боров расстарался, чтоб дошло до каждого:
– …Неблагодарные… тупые… Посадник… глаза-то разуйте!
Теперь уже не стенка на стенку стояли, а словно на каторгу собирались. Черноборцы потупились, смущенно пряча за воротниками разукрашенные потасовкой рожи. Кто-то уже бранился с Радом, кто-то досадливо ругал жену.
Слово взял Инвар. Любитель подраться по поводу и без, он не шибко расстроился. Ни покалеченных, ни тем более мертвых, кроме бедной нищенки, не было. А драка… Да что драка? Размялись малость.
– Прости, господине, не признали тебя! Никто не ждал, что сам Посадник к нам прибудет! Гля: кто-то нашего усмаря теснит… Не разобрались. Не серчай, сделай милость!
Странное дело, но Мал, хоть и мог покарать всех разом, зла не держал. Он сказал:
– Вы преступника оборонять взялись. Известно ли тебе, люд честной, что сей муж укрывает убийцу?
– И колдовку, богам противную! – добавил Боров.
Вал и Инвар, не сговариваясь, выпнули толстяка к Посаднику. Во время драки купец затесался среди своих и нынче тоже стоял с черноборцами. Но быстро стало ясно, что место ему на другой стороне.
– И колдовку. Усмарь знал, что приютил ведьму, но не доложил. Стало быть, нарушил закон. А тот, кто преступника защищает, сам достоин смерти!
Над черноборцами повисла тишина. Что уж, ни один из них не доложил про Йагу. Хотя должен был каждый. Дальше и сами горожане не поняли, когда начали кланяться Посаднику в ноги и просить милости. Не серчай, господине! Тут уж никого не защитишь, свою б голову на плечах удержать.
Рада повязали, а дом перевернули вверх дном. Но оба преступника как сквозь землю провалились. Хитрый кожевник притворно и очень неубедительно удивлялся, что постояльцы куда-то пропали, а прочий люд божился, что не посмел бы прятать дочь леса. Уехал бы Посадник несолоно хлебавши. Может, велел бы молодцам прочесать Чернобор, может, со злости даже Рада высек плетьми, да все испортил жрец.
Пока дружина озорничала в избе, он велел сыновьям подвести себя к Малу. Кланяться в пояс, как подобает, не стал, лишь кивнул, ожидая, когда с ним заговорят.
– Чего тебе, старый? – поморщился Военежич.
Жрецов он любил не многим больше, чем ведьм. Все они от одного семени, и семя то от века гнилое. Но изничтожить колдовство в Срединных землях оказалось куда как сложнее, чем он думал по молодости.
– Они никого не найдут, – коротко сказал жрец.
– Почему же?
– Потому что там никого и нет. – Дед поманил старшего сына и велел: – Накрой Желану хоть чем. Негоже… – И продолжил уже для Мала: – Ведаю, их упредить успели. А станем искать по соседним дворам, нипочем уже не поймаем.
– А ты, старый, как я погляжу, не меньше моего поймать беглецов хочешь.
Морщины обозначились сильнее обычного, снег в седой бороде не таял. Немного осталось старику… Но хоть за смерть дочери он отомстить успеет. Жрец кивнул:
– Хочу.
– И что же посоветуешь?
– В лес надобно. У Борова собаки охотничьи, да ты и без меня знаешь.
Посадник задумался.
– Да не ополоумели же они. На ночь глядя, в метель, в глухой лес…
– Для ведьмы лес – дом родной. И, ведаю, найдет она в чаще приют.
Мал немедля свистнул в два пальца, подзывая молодцев. У него тоже имелась веская причина не упустить беглецов.
Глава 23
Зачарованная чаща
По заснеженному лесу хорошо бы на лыжах… А того лучше вовсе наблюдать за метелью из жарко натопленной избы, потягивая один из тех пряных варов, что готовила колдовка.
Но Рьян пробирался через пургу по сугробам, низко наклонившись, чтобы не запорошило глаза. Ноги в валенках онемели так, что уже не чуяли холода, а из носа непрестанно текло. Кабы не северные ветры, воспитавшие проклятого наравне с няньками, счел бы за благо лечь
