да заснуть. Ну ее, зиму. По весне б проснулся, как… Молодец растянул губы в горькой улыбке. Как медведь, да.
Йага пробиралась по его следам. Она не жаловалась и не норовила помедлить, но все одно ясно было, что по эдакой непогоди продержится недолго. Повезло еще, что лесной дед и прочие нечистики, не любящие холод, зарылись в землю при первых заморозках. Не то вновь погнали бы колдовку прочь, и тогда схорониться вовсе было бы негде.
Как-то само собой так сложилось, что они выбрали путь в глухую чащу, где обитала Зорка. Не то Йага неосознанно ждала защиты от матери, не то Рьян смекнул, что, ежели дело станет совсем худо, старуху тоже отыщут и убьют. А значит, спасаться надо всем троим.
Еще в роще он попытался незаметно отстать, но дочь леса не проведешь на мякине.
– Ты сдурел? – спросила она.
Рьян вздрогнул. Всего меньше ему хотелось, чтобы это были последние слова, которые он услышит от ведьмы.
– Я… догоню. Ты иди вперед.
– Вот еще! Я, по-твоему, дура или змея?
– Что?
– Ты либо надеешься, что я не пойму, чего ради отстаешь, – пояснила Йага, – либо что пойму и позволю тебе костьми лечь, чтобы меня уберечь. Либо дура, либо змея подколодная.
– Да я только… – Рьян покраснел до кончиков ушей. – Ну не сунутся они в чащу в пургу! Я только убедиться!
– А раз не сунутся, рот закрой и топай! – не выдержала ведьма, и желтые глаза ее вспыхнули так, что перечить разом перехотелось.
Так и вышло, что теперь Рьян шел впереди, а дочь леса следила, чтобы он еще какую глупость не выкинул. Однако худо проклятому было так, что лучше бы он и правда остался на опушке ждать погоню. Как колдовка проведала про Посадника? Ладно про Посадника! Как узнала о сестре?! И не лучше ли было самому рассказать всю правду уже давно…
Она не могла считаться красавицей, но от женихов у Злотки отбоя не было. Черноока и черноброва, к тому ж умна не по годам. Любимое дитя спасителя Срединных земель – мечта, а не невеста! Но Злотка от молодцев воротила нос, предпочитая их обществу заморские книги.
Оно и к лучшему: для единственной дочери Мал подыскал бы достойного мужа сам. Да так, чтобы не только девке по нраву, но и ему полезно. Он всячески баловал кровиночку, не отказывал ни в малейшем капризе, одевал в шелка, хоть и воспрещал уходить из терема, не взяв с собой хотя бы семерых нянек. Да и тогда строго наказывал завешивать лицо плотной тканью. Дружбе пленного, то есть гостившего у них северянина, с дочерью он не мешал тоже. Обычно вспыльчивый, сын конунга становился тих и послушен со Злоткой рядом, а та радовалась, что есть с кем обсудить прочитанные рукописи.
Ходили враки, что Злотка не была Малу родной. А Посадник лишь укреплял их, отказываясь взять жену или хоть наложницу, чтобы родить наследника-сына. Но стоило взглянуть на них рядом, как сомнения рассыпались прахом. Когда-то угольные, нынче же почти полностью поседевшие волосы Мала вились так же, как у дочери, такая же морщинка залегла на лбу, какая имелась у Злотки сызмальства, глаза – темные, тяжелые. Только эти двое могли глядеть так, что тянуло в погреб спрятаться. И родимое пятно под сердцем, но его видали разве что няньки княженки, так что верить приходилось на слово.
Кем была мать девицы, не ведал никто. Знали только, что отправившийся на охоту Посадник пропал давно, два десятка раз сменилась осень. Сыскать его не могли целую седмицу, а вернувшийся с окровавленным седлом конь и вовсе стал предвестником смерти. Но вскоре Посадник пришел в терем как ни в чем не бывало. Пришел пешком и одетый по-простому, но все ж сам, не подложная нечисть прикинулась человеком. Старцы то проверили. Сказал коротко: вепрь ранил, отлеживался в какой-то деревеньке. И больше ничего не говорил. Но к концу года уехал вновь, наотрез отказавшись брать с собой дружину. А возвратился с младенцем на руках.
– Дочь моя, – ласково улыбнулся Мал, и дворовые не посмели перечить.
Так и росла Злотка в холе и неге. Никто не обижал ни словом, ни делом. Даже война с Севером, затронувшая каждого, обошла Злотку стороной: только весточки от отца приходили, мол, скоро домой повернем. Потому она одна не питала ненависти к худощавому рыжему мальчишке, которого привело в их дом противостояние Северных и Срединных земель.
Мальчишка тоже тянулся к ней. Вместе они читали враки про морских разбойников, и Рьян, а северянин звался Рьяном, раз за разом объяснял, что написано неправильно, а на деле все так-то и так-то. Вместе убегали от нянек и лазали по деревьям в саду, добывая сливы, которые, правду сказать, и без того принадлежали Злотке, но добытые были вкуснее. Локоть к локтю они сидели на пирах, а ночами, если случались безоблачные, выбирались на крышу терема, и Рьян взахлеб рассказывал сестре, что в его краях звезды иные и что корабли всегда находят по ним путь домой.
В одну из таких ночей и случилось несчастье. Рьян лежал, заложив одну руку за голову, а второй проводя незримую черту между серебряными огоньками в небе. Злотка же устала сидеть, обняв колени, и вытянулась рядом, прильнула к груди.
– Когда-нибудь мы сбежим отсюда. Ты будешь глядеть по звездам дорогу, а я править кораблем, – сказала она.
Северянин обидно фыркнул:
– Вот еще! Кораблем буду править я!
– А я?
– А тебя за борт кину, чтоб не мешала! – рассмеялся он.
Злотка ударила кулачком в тощее мальчишеское плечо.
– Я сама тебя кину!
– Куда тебе!
Он с легкостью перехватил запястье, Злотка ударила второй рукой, но и ее северянин остановил. И тогда она подалась к нему всем телом и прильнула к губам.
Рьян шарахнулся. Брезгливо плюнул, вытерся рукавом.
– Ты что?!
Злотка же снова подтянула колени к груди.
– Отец мне жениха ищет. А я не хочу жениха. Я хочу тебя…
А было им тогда по пятнадцать зим. Прошел не год и не два, как Рьян пытался отвернуть сестру от преступной страсти. Добром просил, нарочно тискал при ней служанок, на месяцы покидал терем вместе с ненавистным Малом. Но любовь Злотки лишь крепла. И, как водится, довела до беды.
В доме Мала Рьян все ж больше считался гостем, чем невольником. Его не шибко любили, но и не держали в кандалах. Северянин ходил куда вздумается, и подавно никто не думал запирать его опочивальню на засов. А лучше б запирали, право слово! На тридцать три замка, да
