некоторое время перед глазами Алхаста вдруг возникло мутное коричневое облако, которое тут же поглотило все вокруг, обволакивая и его самого. Ему стало страшно, ведь коричневое – это всегда неведомое, угрожающее. Но вслед за тем яркий луч разорвал в клочья и разогнал облако, наполнив тело молодого человека пьянящей свободой. Этот божественный луч заставил его забыть обо всем на свете, освободил сердце и мысли от всего мелочного, суетного и отдал сына Абу во власть самых прекрасных и возвышенных чувств. Теперь ему не нужно было ничего, кроме этого яркого луча и излучаемого им волшебного света. Оказывается, все свои двадцать пять лет он мечтал об этом свете, оказывается, именно его ему не хватало. Да, Алхаст искал этот свет, хотя и не знал его, и не слышал о нем. Он не привиделся ему даже во сне… Но Абун Алхаст все равно знал, что он есть! Потому и узнал его сразу! Узнал и понял, что он, Юсупан Абун Алхаст, принадлежит этому свету так же, как и свет сей отныне – ему!
Овта тем временем ускорил движения рук. То держал их надо лбом, то плавным движением переводил к ушам, потом останавливал над теменем и затылком, затем обхватывал своими огромными пятернями всю голову молодого человека. Проделывая все это, он не сводил своих пытливых глаз с Алхаста, будто силился прочитать на его лице то, что сокрыто в сердце. Старец, как всякий мудрый человек, знал – нет человека, даже самого честного, способного открыть глубины своей души с помощью слов, ибо сам не в силах объять эти глубины. Потому и не донимал Овта молодого человека вопросами, понимая, что тот никогда не узреет в себе просторы, которые открываются ему.
Наконец руки Овты замерли над головой Алхаста. Старец вновь прочитал первую молитву, с которой начал эту понятную только ему процедуру, трижды громко произнес «Слава Тебе, Всевышний!» и лишь после этого расслабился.
Судя по голосу, Овта остался доволен тем, что увидел глазами и почувствовал руками.
– Присядем, Алхаст, – тихо сказал он и уселся на прежнее место.
Но и после приглашения сесть, Алхаст еще долго стоял, не в силах расстаться с открывшимися ему видениями. Однако таинственный свет перед глазами молодого человека стал постепенно угасать и вскоре исчез совсем. Остатки коричневого облака растаяли, а расплывшийся единым мутным пятном лес вокруг поляны снова ожил и задышал каждым своим листиком. Алхаст глубоко вздохнул и не без сожаления присел рядом со старцем.
– Измучил я тебя? Знаю, что измучил. Молодец, выдержал… Мне хотелось узнать тебя получше. В каждом человеке есть то, что одними только глазами никак не увидеть. Прости… – Овта улыбнулся и обернулся в сторону озера. – Ты только посмотри на него, даже не собирается уходить?!
– О ком это вы? – не понял Алхаст.
– Я и сам не знаю, кто это, но с той самой минуты, как ты появился здесь, кто-то прячется у озера и наблюдает за нами, – снова улыбнулся он. – Оставь, не обращай внимания, пусть и дальше думает, что он искусно скрывается. Кажется, этот человек тебя оберегает.
– Кому здесь оберегать меня, и от кого? – пожал плечами Алхаст, глядя в сторону озера. – Да и не знает никто, что я здесь… А-а, Имран же просился со мной сюда, – вдруг вспомнил он. – Я не пустил его. Неужели ослушался и все-таки пошел за мной?!
На лице Овты появилась довольная улыбка.
– Да, наверное, так и есть… Если, несмотря на запрет, все же пошел за тобой, значит хороший человек и преданный друг. Я рад, Алхаст, что у тебя есть такой друг. Но пока мы не будем его подзывать, наш разговор еще не окончен. Пусть посидит еще там… Ну а ты, Алхаст, подкинь хворосту, раздуй наш костер поярче. У нас свои дела…
Овта еще долго говорил о совсем обыденных вещах, ни единым словом не касаясь той главной беседы, ради которой он, собственно, и пригласил к себе Алхаста и заставлял бодрствовать в столь поздний час.
Алхаста стало клонить ко сну. Тело человека, дошедшего до определенных пределов усталости, перестает его слушаться. Когда сон начинает цепляться за твой мозг, когда мышцы глаз начинают сокращаться самовольно и отяжелевшая голова склоняется к груди, все остальное отходит на второй план. Недаром говорится в народе, что нет на свете ничего бессовестнее и наглее сна. Алхаст из последних сил, невероятными усилиями удерживал глаза открытыми, но голос старца, продолжавшего что-то говорить, то удалялся от него, постепенно затихая где-то вдали, норовя вот-вот исчезнуть совсем, то медленно, ползком, словно ленивая черепаха, возвращался обратно. Но Овта, хотя и видел состояние своего гостя, не отпускал его от себя, не предлагал прилечь или просто отдохнуть.
Так и не сумев совладать с накатывающим сном, все настойчивее окутывающим его мозг и тело, Алхаст встал и сделал несколько приседаний, чтобы размять затекшие ноги и хотя бы ненадолго отогнать сон. Проделав несколько упражнений и таким образом чуть разогнав кровь, молодой человек прополоснул рот холодной водой и снова сел.
– Прошу простить меня, Овта, – виновато сказал он. – Оказывается, устал с этими хождениями по лесу… Кажется, начинает светать.
– Нет, – покачал головой Овта, – Рано еще до рассвета… Я знаю, что ты устал, Алхаст, знаю, что мучаю тебя. Потерпи, теперь уже скоро, нам надо дождаться нужного часа…
Яркие звезды, всю ночь сиявшие на чистом небе, начали тускнеть, словно лампа бережливой хозяйки. Наступала та необыкновенная, таинственная тишина, когда ночные охотники леса уходят на покой, а дневные еще не вышли на тропу, когда все живое прячется в своих гнездах, норах и берлогах. Казалось, все замерло в легкой дреме, кроме листьев, лениво покачивающихся на неостывшем еще от дневного зноя воздухе.
Это было то самое, воспетое суфиями предутреннее время, когда ночь начинает отсчитывать короткие мгновения своей завершающей трети, когда богобоязненные праведники встают на внеурочную молитву, а непокорные воле Небес выходят на богопротивный промысел.
Оказывается, Овта дожидался этого благословенного часа. Благоприятное время для начала и завершения добрых, богоугодных дел. Свежее для знаний, светлое для памяти, святое для молитв и чистое для помыслов время.
Овта зашел в свою хижину и принес какой-то длинный сверток из серого сукна. Возле костра он развернул его и достал посохи. Их было девять, «и не было среди них двух одинаковых посохов». Пригласив Алхаста на помощь, старец расставил у костра полукругом девять толстых поленьев. Прислонив к восьми из них по посоху, Овта взял в руки последний, девятый, посох и, крепко сжимая пальцами его рукоятку,
