себя? Но этого не произошло. Тяга к свободе оказалась у нее сильнее материнского инстинкта.
Я начинаю понимать, почему Урсула предостерегала меня о тяжести того, что навалится на меня после ее рассказа. Все мои жалкие фантазии, все выдумки о причинах, по которым мать бросила меня, беззащитную двухлетнюю девочку, разбились вдребезги.
Меня мутит, мне срочно нужно на свежий воздух, больше не могу здесь сидеть. Я выскакиваю из-за стола, чуть было не падаю со ступенек, рвусь сквозь очередь к двери. Воздух снаружи пахнет бензиновым выхлопом и слегка рыбой, но здесь, по крайней мере, прохладно. У меня щиплет щеки, я судорожно глотаю воздух, прохлада проникает в легкие. Привалившись спиной к зеркальной витрине пекарни, я стараюсь прийти в себя. Женщина в белом фартуке, раньше лепившая ежиков, теперь лепит мишек: она зачерпывает тесто из поддона и выстраивает ряды из готовых к выпеканию смешных существ.
Я пускаюсь бегом, мне надо скрыться от толпы, найти место, где я смогу дышать. На тротуарах людно, люди спокойно движутся по своим делам, но я бесцеремонно распихиваю встречных и бегу по обочине, где мне никто не мешает. Мне сигналят машины: что за сумасшедшая бежит по дороге, не заботясь о безопасности? Я поворачиваю направо и беру курс на мост, меня притягивает морское безмолвие. Вскоре я вижу городской парк с лужайками и извилистыми дорожками для велосипедистов и бегунов. Я подбегаю к пустой скамейке и падаю на нее: ноги уже меня не держат.
Только теперь, когда я пытаюсь отдышаться, до меня доходит, что я оставила Урсулу в пекарне. Опять начать все сначала мы с ней уже не сможем. Больше я ее, свою тетю, не увижу. Связаться с ней я смогу единственным способом – через Скайлер. Урсула сама решит, отвечать ли на мои послания; когда я улечу отсюда домой, тонкая ниточка между нами окончательно оборвется.
Я вдруг чувствую страшное одиночество. Мой отец отправился туда, где мне до него не дотянуться, мать предала мои фантазии и оказалась персонажем из кошмаров, брат вообще не желает иметь ничего общего с нашей семьей. Лить слезы – вот и все, что мне остается. Иного при столь трагических обстоятельствах не стоит ожидать. Но слезы у меня уже кончились, осталась только тупая боль в сердце, и с ней, боюсь, мне уже не расстаться.
Я смотрю вдаль, поверх залива – темно-синего, в белых барашках беспорядочных волн. Две красные опоры моста тянутся ввысь, к небу. Можно по нему пройти – и исчезнуть. Никто не узнает, куда я подевалась. Никто не станет по мне горевать. Это так просто…
Кто-то тяжело опускается на мою скамейку, это нарушает ход моих мыслей. Я раздражаюсь: вокруг полно незанятых скамеек, зачем теснить меня, мне и без того худо… Я собираюсь встать, но вижу рядом Урсулу.
– Мне надо чаще ходить в спортзал, – хрипит она. – Или бросать курить.
Она решила меня догнать! Я бежала, пришлось и ей перейти на бег. Получается, не так уж одинока.
– Послушай, Кара, – говорит она, задыхаясь. – Понятия не имею, что происходит в твоей головенке, но, по-моему, ты все неправильно поняла.
Я перевожу взгляд с океана на нее. У нее пылают щеки, на лбу капельки пота, хотя воздух холодный, глаза горят. Вылитая я.
– Одному Богу известно, зачем я погналась за тобой через весь Сан-Франциско. Ты хуже ребенка!
В другой ситуации я бы на это обиделась, но сейчас у меня нет сил.
– Полагаю, – продолжает она, – этот приступ ребячества случился с тобой из-за моего рассказа об Аннелиз и Тилли. Да, твоя мать связалась женщиной, ну и что с того? Женщины обычно успешнее мужчин. Бывают, правда, исключения – например, этот конкретный случай.
Я собираюсь объяснить ей, что меня так расстроило, но сказанное ею только что сбивает меня с мысли.
– Какой случай? Тилли? Что с ней было не так?
– Правильнее спросить, что с ней было так. Начать с того, что денег у нее куры не клевали. В самих деньгах нет ничего дурного. Но она всегда была богата: трастовый фонд от папочки, дорогая школа, лошади, все такое прочее. Она привыкла, что все получалось так, как она хотела. Стоило ей чего-то захотеть, достаточно было тряхнуть волосами – и кто-нибудь все ей преподносил на блюдечке с каемочкой. Отсюда ее порывистость, так понравившаяся твоей матери. У нас-то никогда не было возможности проявить порывистость, слишком часто мы озирались, чтобы уклониться от очередного пинка. А ведь это, думаю, так забавно – не бояться последствий своих поступков! Не знаю, никогда не пробовала. Но тут есть, конечно, и негативная сторона. Тилли была слишком избалована. Когда что-то получалось против ее воли, она дулась и добивалась своего. В конечном счете она только и делала, что дулась и хандрила.
Я уже меньше негодую на свою легкомысленную мать, рассказ Урсулы меня снова захватывает.
– Откуда вы знаете? – спрашиваю я ее. – Они были у вас здесь после того, как она нас бросила?
– Не сразу. Сначала у них был большой тур, надо ведь было растранжирить денежки из фонда Тилли.
Я вспоминаю ранние открытки из туристических центров Европы.
– Со мной они не связывались, Тилли не позволяла. Она хотела, чтобы ваша мать принадлежала ей одной, для этого она заставила ее порвать все связи с семьей. Но в конце концов они очутились здесь. В восьмидесятые годы Сан-Франциско был мировым центром гомосексуализма, и Тилли, конечно, сюда стремилась, хотя они не были настоящими лесбиянками. Для Тилли это было только эпизодом, ей было нужно, чтобы о ней говорили, а твоя мать… – Она потирает руки, чтобы их согреть. – Для Энни это было способом спастись. Их влекла здешняя обстановка. Я их не интересовала, хотя мы виделись, когда мои работы стали привлекать внимание. Тилли поняла, что я могу открыть для них двери в те круги, в которые ей хотелось попасть.
Рассказывая, Урсула смотрит на залив, на ее губах играет полуулыбка. Кажется, теперь ей нравится делиться всем этим со мной.
– Между ними все было не очень радужно, – продолжает она. – К тому времени они путешествовали уже несколько лет и нигде не пускали корни. Думаю, у Тилли потихоньку кончались деньги. Энни хотела работать, хотела за себя платить, но Тилли была против. Энни попала в тиски – опять: она оказалась в полной зависимости от Тилли. А потом Энни надоела Тилли и осталась на мели. У нее не было ровным счетом ничего. До меня дошел слух, что они расстались, но больше я их
