и обалдело хлопали глазами.
Ну да. Где я — очкастая замухрышка с лишним весом и где король этой гимназии, идеальный, как грех во плоти?
— А я думал, что тебя эта грымза сожрёт и даже не подавится, — Басов хохотнул и, как ни в чем не бывало, продолжал вещать, пока водружал на мой поднос чашки с едой, — но реально, парни перед её занятиями ещё и не такое отжигали, Серяк вообще мог прямо посреди урока язык в рот Фадеевой засунуть и ни слова против. А тут начала исполнять чего-то…
— Яр, послушай, — вся покрылась я ледяной коркой изнутри и снаружи, понимая, что придётся вновь требовать не просто сбавить темп, а скрутит его на ноль, потому что…
Блин, ну я жить хочу. Дышать! Любить! И желательно в этом самом городе! Но если мой парень продолжит гнать коней в том же духе, то меня просто увезут на край географии и запрут в башне, выкинув ключ в глубокое синее море.
К гадалке не ходи, так и будет!
— Сядешь за наш стол?
— Яр…
— Кстати, я поговорил с Аммо, прокомпостировал ему мозги и всё такое. Так что, не беспокойся, больше инцидентов с Мартой ты не увидишь. Блин, поднос маленький, всё не влезло. Ладно, пошли.
И попытался переплести наши ладони, но я решительно одёрнула руку, игнорируя любопытство разношёрстной толпы, перешёптывания и завистливые взгляды девчонок.
— Стой, — как вкопанная замерла я на месте и требовательно посмотрела на парня, а тот наконец-то допетрил, что к чему и тоже вопросительно на меня глянул.
— Истома?
— Остановись.
— Почему?
— Потому что я…
— Ну, ну, давай дальше рожай, малая, — по его лицу пробежала тень, и он сложил руки на груди, ожидая от меня продолжения.
— Счастье любит тишину.
— Чушь собачья! — выплюнул Басов.
— Я не хочу трясти нижнее бельё на потеху всей гимназии, — словно уж вертелась я на раскалённой добела сковородке.
— А я хочу. Потому что это нормально — не прятаться в пыльных чуланах, когда два человека влюблены друг в друга. Ясно? Я в тебя влюблён. А ты в меня?
— Яр…
— Так, понятно. Короче, или ты со мной, Истома.
— Послушай…
— Или нет.
Сглатываю. И теперь нагоняй от матери кажется мне чем-то незначительным на фоне зарябившего перед глазами возможного расставания с этим парнем, от которого у меня напрочь снесло крышу и сердце каждую минуту истошно вопит, качая по венам не уже не кровь, а чистый эндорфин.
Но это всё пат! Я в адовой западне и не знаю, что делать.
Может, именно поэтому я молча разворачиваюсь и составляю с подноса всю еду, что набрал для себя Ярослав, а потом шагаю к своему столику, игнорируя недовольный рык за спиной.
Он злится. Я знаю. Но что я могу?
Я просто сажусь на привычное место, за пустой, одиноко стоящий в самом углу помещения стол и принимаюсь заталкивать в рот еду, не чувствуя ни вкуса, ни запаха. Вот только моё уединение длится недолго. Уже спустя минуту стулья вокруг стола выдвигаются, а рядом со мной садится Басов. С другой стороны — Серяк и Тимофеев. Напротив — Аммо, раздавливая меня жестким взглядом исподлобья.
Столовая гудит. Кто-то свистит. Кто-то в ладоши хлопает. Со своего места на нас прищурившись глядит Максимовская и её свита. А Ярославу всё нипочём. Он просто закидывает на мое плечо руку и притягивает к себе, шепча на ухо безапелляционное:
— Ты со мной. Я так решил.
А я лишь в изнеможении прикрываю глаза, потому что в этот самый момент в дверях столовой появляется моя мать и буквально распинает меня своей яростью.
Всё…я в котле!
Глава 33– Горькая правда
Вероника
Последние уроки я шарахаюсь по коридорам гимназии от Басова как чёрт от ладана. Но он словно ищейка преследует меня и будто бы знает, где именно я пытаюсь от него скрыться. Достаёт из-под земли. А затем припирает к стенке.
— Ты стесняешься меня, что ли, истома? — его голос такой грустный и скрипучий, что, мне кажется, ещё чуть-чуть и парень просто сорвётся в отчаяние.
— Нет! Что ты? — а сама головой по сторонам кручу, боясь того, что мать снова увидит нас вместе. Мне и так от неё уже пришло на телефон несколько гневных сообщений, в которых она сулит мне сущий ад. Хватило!
— Тогда что происходит? Я же вижу, что ты сторонишься меня. Ещё вчера ты таяла в моих руках, позволяя целовать тебя всю, а сегодня даже прикоснуться не разрешаешь. Что мне теперь думать?
— Я…
— Поставь себя на моё место. Какого тебе было, если бы я начал исполнять такую дичь, м-м?
Внутренности от подобных перспектив тут же обварило крутым кипятком. Вспухли волдыри и моментально лопнули, сочась кровью. Больно! Боже, от одной мысли, что нас больше не станет — я умираю.
— Тебя опять прессует Максимовская?
— О нет, — качаю я головой, — она меня больше не трогает и вообще обходит по широкой дуге.
— Её пешки?
— Никто, честное слово.
— Тогда в чём дело, малышка?
— Я не знаю, как сказать, — замялась я и прикусила подушечку большого пальца, уговаривая себя молчать и не подливать керосина в растравленный костёр происходящего.
— Ты паришься из-за мамы? — я тут же удивлённо вскинула на него глаза и затаила дыхание.
— Что? — я немного сбиваюсь с жизненного ритма оттого, что он так точно попала в цель.
— Ты думаешь, что кто-то ей расскажет, что мы тут с тобой влюбились на всю голову, так?
— О боже…
— Истома?
— Да, Яр! — выдохнула я и, чувствуя дурноту, прикрыла глаза. — Да, если моя мама узнаёт, что я встречаюсь с тобой, то мне крышка. На полном серьёзе и без всяких преувеличений!
— Я плохой кандидат для тебя?
— Наихудший, — киваю я, признаваясь честно хотя бы в этом.
— Потому что не хожу в церковь и не распеваю псалмы в честь Всевышнего?
— И поэтому тоже.
— Но кто ей может донести-то? Мы тут. Она там. Успокойся!
— П-ф-ф-ф…
— У неё есть знакомые в этой гимназии, что ли? Вы же приезжие. Весь город — чужие люди.
— Ну… я не знаю, — и мне хочется откусить себе язык за это враньё.
— Я понял, — кивнул он и сделал шаг от меня, а потом рубанул воздух и обвинительно ткнул пальцем мне в лицо, — мандраж на ровном месте, вот что это, Истома. Ладно, но! Мама — это, конечно, прекрасно. И наверное, я когда-то смогу понять, за что ты так преданно и верно её любишь, стремясь во всём угодить. Вот
