её не слушай, а лучше соглашайся пойти со мной на свидание. Ты, я, темнота и места для поцелуев…
— Басов! — негодует за его спиной мать, но тот только не глядя отмахивается от неё.
— Спорим, тебе понравится?
А потом подаётся почти вплотную и шепчет так горячо, трепетно и проникновенно:
— Прости меня, чтобы я ни сделал…и соглашайся!
В ответ я только прикрываю веки и просто жду, когда же весь этот сюр закончится.
Вздрагиваю. И, кажется, даже всхлипываю от облегчения.
Звенит звонок.
— Вон! — срывается на крик мать. — Такое поведение в стенах этой гимназии недопустимо! И я вызываю твоих родителей завтра на серьёзный разговор!
— Родителей? — спрыгивает со стула Басов и делает шаг к моей матери, нависая теперь уже над ней. — Они не смогут прийти, Алевтина Петровна, по причине своей смерти. Просили извиниться, что доставили вам такие неудобства.
— Э-э…
Мать троит, но Ярославу уже нет дела до её реакций, он просто огибает её и направляется на выход, оглядываясь всего лишь раз. Подмигивая мне и выщёлкивая в мою сторону указательным пальцем:
— Свидание, Истома! Я не шучу…
Боже! За что?
Глава 32.2
Вероника
Взгляд в стол. Щёки горят настолько сильно, что, кажется, на них можно поджарить яичницу. По телу бродит колючее электричество, а затылок скребёт острый коготь страха. Царапает до крови. Протыкает насквозь.
Да. Я боюсь свою мать!
И она в этот самый момент стоит надо мной и высверливает в моём черепе дырку, чтобы без анестезии сделать трепанацию, а затем без дополнительной термической обработки сожрать мои мозги.
— Истомина, — выговаривает она, и я, вздрагивая, покрываюсь с ног до головы противными мурашками, — веник этот безобразный выбрось в урну.
— Но…
— Сейчас же! — рявкает она и под мерное перешёптывание одноклассников разворачивается и сердитой, чеканной походкой направляется к своему рабочему столу.
А там снова, прищурившись, смотрит на меня, в ожидании того, когда же я всё-таки выполню её приказ.
Вот только это мои цветы. А она мне сейчас не мать, а всего лишь педагог в этих стенах. А ещё, не нужно забывать, что я нахожусь в классе, под завязку набитом учениками, а не дома, где никто не увидит и не услышит материнские методы дрессировки. Именно поэтому я встаю, беру из шкафа высокую вазу и водружаю туда ни в чём не повинные цветы.
Всё равно мне прилетит по шапке. Гулять так гулять!
Разворачиваюсь и, не поднимая головы, возвращаюсь за свою парту, чувствуя на себе всеобщий интерес и изумление, а также стрелы материнского недовольства, что уже изрешетили моё бренное тело.
— Истомина? — мать говорит тихо, но я-то знаю, что она вся изнутри клокочет от ярости.
Вот только не успеваю я даже рот открыть, чтобы ответить ей, как в наш разговор неожиданно встревает Дина Шевченко и резонно задаёт вполне себе уместный в данной ситуации вопрос:
— А почему она должна выбрасывать эти цветы, Алевтина Петровна?
— Я уже сказала! Мы находимся в стенах учебного заведения, а не…
— А не где? — оборвала её на полуслове бывшая подруга, и я изумлённо воззрилась на девушку. — Вам первого сентября тоже цветов надарили, так и что? Дашку Александрову, вон, — и Дина кивнула на первую парту, — в прошлом месяце тоже букетами завалили в честь дня рождения. И её парень с параллели тоже — Виталька Кузьмин.
— А что в феврале начнётся, числа четырнадцатого? — хохотнул кто-то.
— Да, да, тут всех девчонок задарят и не только цветами, — ещё кто-то подключился к возражению, и класс загудел, словно рой шершней, осуждая нелогичное и неадекватное поведение учителя.
И где-то тут до меня и дошло, что Басов был в чём-то прав. Ведь он действительно не сделал ничего не допустимого, кроме того, что смертельно меня подставил. И вёл он себя максимально корректно, точно так же, как и весь сейчас класс, просто указав моей матери, что она престранно вдруг взбеленилась абсолютно на ровном месте.
Откуда им всем знать, что для Храмовой Алевтины Петровны я родная дочь?
Но мать, конечно же, от такой коллективной критики наконец-то пришла в себя. Она коротко мне кивнула и без слов перешла к теме урока. Вот только бурлить так и не перестала, с откровенной ненавистью в глазах все сорок пять минут поглядывая на меня и букет.
А после звонка, как я того и подозревала, попросила меня задержаться. Тут уж я ничего поделать не смогла и приготовилась к моральной экзекуции.
Мать всё-таки добилась своего и заставила меня выбросить цветы в урну, а затем вся налилась негодованием и набрала в лёгкие побольше воздуха, чтобы приступить к допросу с пристрастием.
— Как ты посмела…?
— Алевтина Петровна, ещё раз здравствуйте, — а я от этого голоса часто-часто заморгала и даже забыла, как дышать, а потом повернула голову и напоролась на пристальный и колючий взгляд Аммо. А на лице его, в противовес этому, милая и беззаботная улыбка в тысячу мегаватт.
— Рафаэль? — тут же сдулась мать и шлёпнулась на свой стул.
— Я к вам по делу. Это важно! Хотел уточнить моменты по будущему сочинению.
— Ах, сочинению, — поправила мать волосы и жадно отхлебнула воды из стакана, — да, конечно. Что там у тебя?
— Я тогда пойду? — осмелилась промямлить я.
— Иди, — рубанула мать и, кажется, забыла о моём существовании, полностью сосредоточившись на своём любимом ученике.
А мне второй раз повторять и не нужно было. Я врубила пятую космическую и пулей вылетела из кабинета, забывая обо всём на свете. Главное одно — я получила отсрочку своей казни.
Вот только этот злосчастный день выдал мне не все сюрпризы. На следующих двух уроках французского ко мне без спроса и будто бы так было всегда, подсела Дина Шевченко. Ничего не говорила и на мой вопросительный взгляд только пожала плечами и отмахнулась. А затем наступила большая перемена и начался второй акт марлезонского балета с Басовым в главной роли.
— Привет, Истома, — парень материализовался позади меня, когда я раздумывала, что выбрать на обед: гречку или рис.
— Привет, Ярослав, — вздрогнула я и зажмурилась, честно не зная, какого именно выкидона от него вновь ожидать.
— Ты жива! — закинул он мне руки на талию и резко прижал к себе.
Удар — вспышка. И столб фантомных искр взмывает в небо от соприкосновения наших тел. Чёртовая магия! И я хочу, чтобы она кипела между нами вечно, но есть нюансы.
— Жива, — аккуратно высвобождаюсь я из его пут, замечая, как тихо стало в столовой, потому что все сейчас пялились на нас
