мелочи: Анна, Владимир, Станислав и Орден Белого Орла.
Саша подал гостю руку и помог подняться в беседку. Впрочем, граф вряд ли нуждался в помощи, несмотря на хромоту. Ему было не больше шестидесяти пяти.
Генерал-губернатор сел напротив, рядом с Гучковым, выдержав дистанцию примерно в полметра от торгаша, хотя Строгановы сами торгашеством не брезговали.
— Ваше Императорское Высочество, — сказал граф, — московское дворянство приглашает вас завтра в пять пополудни в Благородное собрание, где даёт обед в вашу честь.
— Обязательно буду, — улыбнулся Саша.
— Я прошу меня простить, что не встретил вас ещё в четверг на вокзале, но государь просил сохранить ваше инкогнито. А просьба государя равносильна приказу.
— Я вас нисколько не упрекаю, — сказал Саша.
— Но теперь, после статьи в «Ведомостях» сохранить инкогнито не представляется возможным, поэтому я просил Его Императорское Величество разрешить нам этот приём, и он милостиво подтвердил своё согласие телеграммой. А я приглашаю вас сегодня отобедать у меня.
— Благодарю! — кивнул Саша. — И принимаю приглашение. Папа́ известно содержание статьи в «Ведомостях», граф?
— Об этом я не телеграфировал, — поморщился Строганов.
— А как вы объяснили разоблачение моего инкогнито?
— Я телеграфировал, что это после купеческого приёма неприлично игнорировать ваш визит в первопрестольную.
— Понятно, — усмехнулся Саша. — Когда вы меня приглашаете?
— Если вы будете столь любезны, то прямо сейчас. Карета ждёт у входа на фабрику.
Особняк графа Строганова находился на улице Мясницкой, имел три этажа, и на последнем — балкон, опирающийся на ионические колонны. Обеденный зал располагался на втором этаже, и от столовой в Фермерском дворце существенно не отличался. Даже стол раздвижной, на двенадцати ножках, и пейзажи на стенах (явно восемнадцатого века, с римскими руинами, ажурными деревьями, фонтанами и водопадами).
Супруга хозяина Наталья Павловна Строганова была темноволосой дамой, как говорят, с остатками былой красоты. Прямой нос, выразительные глаза и нарождающиеся морщины на открытом лбу.
Сели за стол, накрытый с вполне купеческой роскошью: дорогой фарфор и хрусталь. Гогель расположился рядом с Сашей.
Меню было, слава Богу, не постным.
Но Саша думал о положении Гучковских рабочих, и кусок в горло не лез.
— Вас что-то расстроило, Ваше Императорское Высочество? — спросила Наталья Павловна.
— Да, — признался Саша. — На экскурсии от мануфактур-советника Гучкова мне, скажем так, не всё понравилось. У него рабочие спят посменно по шесть часов мужчины и женщины в общей спальне. Стиль, по-моему, более уместный на каторге, чем для людей, которые ни в чем не провинились. Да и для каторги, по-моему, перебор.
— У Александра Александровича очень доброе сердце, — предъявил Гогель стандартное оправдание.
Саша возвел очи к расписному плафону на потолке и мысленно посчитал до десяти.
— Не в том беда, что у меня доброе сердце, — сказал он, — а в том, что не только у меня. Моё сердце в оковах разума, — усмехнулся он, — я понимаю, что на улучшение положения рабочих нужны деньги, а взять их можно либо из казны, где их нет, либо из кармана промышленника. Я верю, в общем, что у Гучкова еще не самая плохая ситуация. Есть и похуже. А если мы заставим промышленников сократить рабочий день и построить для рабочих нормальное жильё, это ударит по их бизнесу, он начнёт медленнее развиваться, а значит, в будущем положение рабочих будет только хуже.
Но оставить, как есть, тоже нельзя, потому что революции делают люди с добрым сердцем. И они найдутся.
Я пока не понимаю, где тот царский путь, который позволит и не допустить рабочих бунтов, и не сгубить нашу ещё слабую промышленность. Видимо, надо считать. Это тема для работы целой комиссии.
— Государь знает об этом, — сказал граф, — будет комиссия.
— Я пишу отчет о моем путешествии, — признался Саша. — Может быть, у меня свой взгляд на вещи.
— А бунтов пока нет, слава Богу! — заметил Строганов.
— Мне вспоминается история последнего пожара в Зимнем дворце, — сказал Саша. — Который был двадцать лет назад. Мне про него рассказывали. Его же просто прое… не заметили вовремя, точнее почувствовали запах дыма, но не поняли, откуда он, и не приняли должных мер.
— Да, — кивнул Гогель. — Ещё за два дня почувствовали запах, но так и не смогли найти источник огня, пока не разобрали пол Фельдмаршальского зала, и тогда одна из фальшивых зеркальных дверей рухнула, и языки пламени вырвались в человеческий рост.
— Вот именно, — сказал Саша. — Спасибо, Григорий Федорович. А причина была в том, что в Фельдмаршальском и Петровских залах были установлены фальшивые деревянные стены, и в зазор между деревянными и каменными стенами были выведены дымовые трубы из дворцовых подвалов. То есть дерево тлело долго, но никто этого не видел, и не мог видеть.
А теперь представьте фантастическую ситуацию: во дворце есть человек, который видит сквозь стены. А вот стоит он в Фельдмаршальском зале и замечает, что на обратной стороне деревянной стены тлеет огонь и медленно ползёт к перекрытиям потолка, которые он тоже видит за лепниной и штукатуркой. Провидец этот кричит: «Пожар!» И все смотрят на него, как на сумасшедшего. Потому что даже малейшего запаха дыма ещё не слышно.
— Не вы один видите сквозь стены, Ваше Императорское Высочество, — улыбнулся граф, — но люди ваших взглядов предлагают разбить окна в Фельдмаршальском зале. Я ведь тоже знаю историю того пожара. Что будет, если разбить окна в горящем здании?
— Доступ кислорода, — сказал Саша. — Да, полыхнёт так, что мало не покажется.
— Я слышал, что вы интересуетесь химией, — заметил Строганов.
— И ей тоже, — небрежно обронил Саша. — Но ваша аналогия страдает. Во-первых, я не предлагаю бить окна, когда пожар уже начался, я предлагаю предотвратить возгорание. А для этого не надо прятать дымовые трубы под стены. Потому что ничего не увидим. Кстати, если не ошибаюсь, разбить окна приказал мой дедушка.
— Государь Николай Павлович пожалел людей, которые задыхались от дыма, — сказала графиня.
— Вот именно, — согласился Саша. — Может быть не стоит заставлять людей задыхаться в дыму из страха, что полыхнет?
— Опасно этого не делать, — заметил Строганов. — Я ведь читал всё вами написанное, Ваше Императорское Высочество. И когда читал, очень живо вспоминал моего тестя, который в юности был
