— Так уж он тебе и сказал бы. Сам подумай. И как ты думаешь, что он делал у тебя во дворе вчера?
— Нас искал, наверное.
— Да, наверное. Или, наверное, пришёл посмотреть, что там творится в спальне у твоих родителей. Может, он к их окну каждую ночь ходит. Ему, наверное, нравится твоя мама раздетой.
— Она закрывает занавески, — сказал я, чувствуя раздражение и отвращение.
— Да, но она их полностью закрывает? Если между ними хоть щёлочка будет…
— Если он за мамой подглядывал — ему не жить.
— Спорим — подглядывал? И за моей мамой, может, тоже. Может, и за Джоан, и за мамой. И, может, за всеми девушками района. Ты же слышал. Ему нравится подглядывать.
— Если он когда-нибудь шпионил за мамой…
— Надо его проучить. Поэтому я сказал, что он может пойти с нами. Думаешь, мне нужно его вино и «Твинки»? Возьмём его с собой, а потом этот Любопытный Том получит.
Мы улеглись на спальные мешки, головой к выходу, чтобы следить за Джорджем, и принялись разрабатывать план.
* * *
Около десяти тридцати в спальне моих родителей зажёгся свет. Мама подошла к окну и задёрнула занавески. Через некоторое время свет погас. Однако сквозь шторы пробивалось тусклое дрожащее свечение. Их телевизор, который они любили смотреть в кровати, пока не кончатся одиннадцатичасовые новости. Они не вставали с кровати, разве что кому-то понадобится сходить в туалет.
— Ну что, идём? — спросил Джим.
— Скоро уже.
Мы подождали ещё немного. Я ужасно нервничал. Не потому, что нужно было влезть в дом. Из-за всего остального.
Наконец я сказал:
— Вперёд.
Мы выползли из палатки и прошли через патио к задней двери. Хлопнули дверью и направились к ванной, совсем не пытаясь не шуметь. Джим вошёл. Я ждал в коридоре. Когда он смыл унитаз, я, под прикрытием этого шума помчался в свою комнату. Щёлкнул выключателем, нашёл у себя в шкафу бухту верёвки и собрал одежду. Быстро, как только мог, выключил свет. Потом стоял в темноте и ждал, пока Джим не сольёт воду снова. Услышав шум бегущей воды, я погнал к задней двери. Вышел, посмотрел на окно родителей — никто не смотрит — и побежал к палатке.
Я снова устроился наблюдать за двором через москитную сетку.
Скоро пришёл Джим и заполз в палатку.
— Всё нормально? — прошептал я.
— Отлично.
Мы ненадолго включили фонарики, чтобы разобраться с одеждой. Потом, уже в темноте, разделись. Ощущать голой кожей тёплый воздух было непривычно. Мне бы даже понравилось, если бы я мог думать о чём-либо кроме вылазки к дому Синди. Но Джордж всё испортил.
Когда одежда, кроме рубашки, была на мне, я намотал верёвку на запястье в несколько оборотов, аккуратно, чтобы колечки не накладывались друг на друга, а потом — подогнул концы.
Я только надел рубашку, когда Джим шепнул:
— Идёт.
Я быстро застегнулся.
Мы взяли фонарики и выползли наружу.
Джин поднёс палец к губам. Джордж кивнул и поднял пакет, который принёс собой.
Я повёл. Мы остановились у гаража.
— Принёс? — спросил Джордж.
— Конечно.
Джордж раскрыл пакет и вытащил бутылку вина.
— И «Твинки» ещё.
— Отлично. Положи пока.
— А сейчас не хотите?
— Позже.
— У нас по пути есть хорошее укромное местечко, — прошептал я. — Остановимся там и устроим небольшую вечеринку.
— Клёво! — сказал Джордж.
Поход к нашему «хорошему укромному местечку» занял около двадцати минут.
Это был железнодорожный тоннель под Джефферсон-авеню.
Не будь с нами Джорджа, мы с Джимом прошли бы тоннель быстро, как только могли, и радовались, что он остался позади.
Даже при свете дня от него по спине бежали мурашки.
Мы никогда не спускались туда ночью.
Всю дорогу я нервничал.
Отчасти я боялся, что нас засекут копы, или проедет кто-нибудь знакомый. Каждый раз, когда проезжала машина, я отворачивался.
Но больше, всё-таки, я боялся заходить в тоннель.
Мы там достаточно редко бывали, заходили несколько раз на разведку. Судя по тому, что мы видели, туннель облюбовал местный сброд. Бетонные стены покрыты надписями, часто — странными и сумасшедшими. Кругом мусор: пустые бутылки из-под бухла, раздавленные пивные банки и сигаретные пачки, какое-то мерзкое шерстяное одеяло или два, даже старый перепачканный матрас. Одежда. Грязный кроссовок на низкой подошве, чьё-то старое нижнее бельё и пара брюк.
Как-то мы очень взбудоражились, когда наткнулись на лифчик. Джим поднял его. Он затвердел от высохшей грязи, а одну бретельку порвали.
Нашей лучшей находкой был номер журнала «Пентхаус». Он, похоже, промок незадолго до того, как мы его нашли, потому что его страницы распухли и одеревенели, и многие слиплись. Мы расцепили их и смогли увидеть довольно много фоток. Мы забрали его с собой, и Джим тайком хранил его в своей комнате.
Самой отвратительной находкой был использованный презерватив. Его мы трогать не стали.
А самым ужасным, что мы там нашли, думаю, были остатки костра — круг опалённых камней, огораживающий гору золы. В золе лежала пара обуглившихся банок и кучка маленьких косточек. Мы решили, что они — индюшачьи, или что-то вроде этого. Пока я не нашёл череп. Я поднял его и сдул золу. У черепа был короткий нос и острые зубки. Джим сказал:
— Боже, это кошка!
Я закричал и выбросил его. Череп ударился о камень и разлетелся на кусочки.
После этого мы старались держаться от тоннеля подальше.
Я уж точно не собирался идти туда ночью.
Я бы сдрейфил, если бы не одно: это прекрасное место, чтобы научить Джорджа не приставать к нам.
Добрались мы туда слишком быстро.
Джим остановился прямо у начала поручней моста. Мы молча стояли там, ожидая, пока проедет машина. Когда она скрылась из виду, издалека показались фары ещё одной. Джим, похоже, решил, что водитель ещё нас не видит, и прошептал:
— Сюда, быстро, — после чего сошёл с обочины.
