неучу, и продекламировал:
Когда судьбы благоприятствуют,
То доставляют слабого к осторожному“.
Нарисованная здесь современниками Кабуса картина довольно хорошо объясняет отсутствие у него постоянного штата поэтов. Интересно и предпочтение, оказанное соплеменнику перед арабом. Это едва ли случайность или, как думал Ибн-Сасан, удачливость горца, ибо из слов Ибн-Исфендиара мы узнаем, что поэтов, писавших на родном диалекте, при Кабусе было несколько, а именно: Испехбед Хуршид ибн-Абу-л-Касим Мамтири, Барбад-и-Джариди, Ибрахим Муини, Устад Али Пирузэ (панегирист Азудаддоулэ) и его соперник, которому особенно покровительствовал Кабус, — Диварваз Мастамард[341]. Возможно, что последний и есть тот „горец“, о котором речь у Бадихи. Это стремление к развитию поэзии на диалекте (правильнее было бы сказать — на родном языке) очень характерно и заслуживает серьезного внимания.
Но все же и развернувшийся пышным цветом литературный язык бухарского двора успел проникнуть к Кабусу. При этом, по-видимому, и поэты, выступавшие при его дворе, тоже должны были равняться на этот вкус. Так, один из них, Абу-Бекр Мухаммед ибн-Али Хусрави Серахси, носивший титул хакима (Ауфи II, 18), в таджикской касыде говорит так:
Халкаи зулфат — хама касидаи айни,
Халкаи чаъдат — хама касидаи доли.
Чашми сиёхат ба сипаргаме монад,
Зар ба миёна хама каронаш лаоли.
Нест ба хуби туро назиру касе низ
Нест ба чизе назири Шамси Маоли.
(„Кольца твоих локонов — целиком касыда на айн, кольца твоей чолки — целиком касыда на даль.
Глаз твой черный похож на ароматную базилику: золото в середине, а по краям все жемчуга. Нет подобных тебе по красе, и нет также никого, кто в чем-либо был бы равен Шемс-и-Меали!“).
В касыде, поднесенной Сахибу, этот же поэт говорит:
Зулфайни ту, гуй, ки шеъри нагзест
Анвар туда маънош як ба дигар.
(„Оба локона твои, словно прекрасные стихи, смысл которых уясняется одного через другой“).
Характерно, что и второй поэт, Абу-л-Касим Зиад ибн-Мухаммед ал-Камари ал-Джурджани (Ауфи II, 19), прибегает к похожим сравнениям:
Буте, ки сачда барад пеши руи у бути Чин,
Хаёли у бувад андар бихишт хур-ул-ин.
Алиф ба комату мимаш дахону нунаш аулф,
Бунафша чаъду ба рух лолаву занах насрин.
Ба зулфаш андар мушку ба мушкаш андар хам,
Ба чинаш андар тобу ба тобаш андар Чин.
Миёни халкаи зулфаш муаллакаст дилам,
Мисоли он, ки миёни фалак хавову замин.
Зи бодай лаби у талхияст ухдаи ман,
Раво бувад, ки бувад талх май бех аз ширин.
Хирад ситад зи ман у, чун шах, аз муъонид чон,
Дилам кашад зи ман у, чун шах аз тафи май кин.
(„Она — кумир, перед лицом которого падает ниц китайский идол. Черноглазая гурия в раю — только мечта о ней. По стану элиф, мим у нее рот и нун у нее локон[342].
Фиалка — чолка, на щеке ее тюльпан, подбородок — несрин[343].
В локонах у нее мускус, а в мускусе — завитки. В извивах их изгибы, а в изгибах — извивы.
Посреди колец локонов ее подвешено мое сердце, как воздух и земля посреди небосвода[344].
От вина уст ее — горечь мой удел, и это дозволено, ибо ведь горькое вино лучше сладкого.
Разум отнимает она у меня, как шах — жизнь у противника.
Сердце мое извлекает из меня, как шах — ненависть [к врагам] из жара вина“).
Сходство как между этими двумя поэтами, так и между ними и Кабусом (ср. игру со словами тоб и чин), едва ли случайно. Очевидно, что вкусы повелителя задавали тон всему его литературному окружению.
Но если Кабус окружал себя лучшими мастерами слова, то тем же самым занимался и его политический противник и соперник в области изящной словесности, знаменитый Сахиб.
Так, Якут (150) сохранил нам следующую поэтическую перестрелку их. Сахиб писал:
„Заняли свет занимающие у Кабуса, и стала звезда его на небе мрачной. И как можно надеяться на благо от человека, в конце имени которого бус [т. е. несчастье]“.
Кабус ответил:
„Кто собирался писать сатиру на Абу-Касима, тот посмеялся над всем родом человеческим, ибо он сотворен из зародыша, который сложился из семени всего мира“.
Здесь под словом *** разумеется *** и таким образом дается намек на противника[345].
В литературном творчестве Сахиб — полная параллель Кабусу. Это такой же мастер изысканной игры слов, для которого прежде всего важны рифма, ассонанс, эффектный синоним. Недаром про него говорили, что он покинул прекраснейшее помещение и переехал в сырой и нездоровый квартал Ноубехар только для того, чтобы дать рифмованную датировку своих посланий: мин Навбахар нисф-ан-нахар, т. е. „из Ноубехара в полдень“[346]. Сахиб соревновался с Кабусом и в стремлении перетянуть лучших поэтов к буидскому двору. Частично это ему, по-видимому, удалось, так как Саалиби, перечисляя поэтов, окружавших Сахиба, называет более 22 имен. Среди них наиболее значителен некий Абу-Дулаф ал-Хазраджи ал-Янбуи, автор сохраненной нам Саалиби (III, 176–194) интереснейшей „сасанидской“ касыды, описывающей все виды нищенства, попрошайничества и жульничества, существовавшие в это время. Мец[347], упоминая об этой касыде, отмечает что интерес к нищим и жуликам был довольно силен, однако не объясняет причин этого. Вместе с тем это явление заслуживает пристального внимания, потому что отражение жизни нищеты в литературе идет начиная с Джахиза (умер в 869 г.), все усиливаясь к X в. Это вовсе не филантропическое любование „страждущими“ братьями, а выражение растущего обнищания масс как угрожающего социального фактора. Это обнищание, вызванное непрерывной борьбой князьков между собой и с халифами, распространялось по всему халифату. Не менее любопытен и технический термин бени Сасан — „потомки Сасана“, которым обозначали в это время бродяг. Так как образцы их тайного языка, сохраненные авторами этого периода, содержат много персидских слов, то можно думать, что ряды армии нищих или бандитов пополнялись представителями старой иранской аристократии, вытесненной арабами.
Итак, рассмотрение литературы круга Кабуса ясно показывает, что в Табаристане литературная жизнь приняла уже довольно широкий размах. Специфические ее черты: решительное преобладание арабского языка как в прозе, так и в поэзии, наличие, наряду с образцами литературного языка дари, поэзии на диалектах (едва ли не в равном количестве с дари), стремление формальными ухищрениями прикрыть шаблонность мысли, развитие профессионального литераторства, появление бродячих писателей,
