доме, на этот раз дядя Ваня не уклонился. Его совет был радикален:
— Развяжись ты с этим ноевым ковчегом. Подари его городу — и баста!
Все же на такой широкий жест у Насти не хватило духа. Она решила дом продать.
Даже после того, как бабушка наконец согласилась, сделать это было не просто.
Многолетние жильцы по-хозяйски укоренились, о выселении их не могло быть и речи. Единственное, что оставалось, — найти покупателя, который согласился бы взять дом «с начинкой» и удовлетвориться при этом одной квартирой, освобождаемой самой Дарьей Петровной. Понятно, цена за «ноев ковчег» была обусловлена предельно малая.
В 1931 году какой-то торговой организации срочно потребовалось помещение для конторы. Четырехкомнатная бабушкина квартира понравилась.
Бабушка с тетей Настей переселились во флигелек, что раньше занимала Лия с детьми. Тетя Настя вздохнула с облегчением.
Как мы знаем из первой части этого повествования, в давние времена бедняки Вороновы нежданно-негаданно получили наследство, дом вроде бы упал им с неба.
Теперь бабушка, сразу сильно постаревшая, смирилась с утратой. Она кротко говорила: «Бог дал, бог и взял...»
НАДЕЖДА ФЕДОРОВНА
В 1921 году в жизнь Ивана Карповича вошла Надя Одинг.
Дядя Ваня не носил теперь бородку и в свои пятьдесят выглядел едва ли не моложе, чем десять лет назад.
Наде было двадцать девять. Она была стройная, темноволосая. Очень долго я считала ее кареглазой. И только после Отечественной войны, когда увидела Надежду Федоровну снежно-седой, вдруг разглядела, что глаза у нее голубые.
Молодая Надя вспоминается мне в белом полотняном платье, в широкополой белой шляпе. А шляпы-то в те годы были немодны. Мы, считавшие себя новой молодежью, заклеймили их, равно как и галстуки, буржуазным пережитком. Я щеголяла в кумачовой косынке.
Надя казалась мне слишком интеллигентной и уравновешенной. А бабушку и тетю Настю она сразу покорила именно своей внутренней интеллигентностью, сочетанием женственности с твердостью характера.
— Теперь я за Ваню спокойна, — сказала бабушка.
Она не ошиблась. Отступала в прошлое долгая многотрудная пора житейской неприкаянности Ивана Карповича, его душевной мятежности. Настоящее было полно тепла и света.
Глубокая дружба между мной и Надеждой Федоровной возникла много лет спустя. Ивана Карповича давно не стало. А нас сблизило общее горе военных лет: она потеряла на фронте сына, я тоже. Она была последней из наших родных, кто видел живыми бабушку и тетю Настю в июле 1942 года, в канун воронежской трагедии.
Надежда Федоровна живет в подмосковном городке. Раз или два в год я ее навещаю. И, листая страницы прошлого, мы не только грустим, но и светло улыбаемся.
Каждая встреча дарит нам какое-нибудь открытие. Иногда это, казалось бы, совсем крохотная деталь, подробность, ранее незнаемый или не остановивший внимания случай. Потом, накапливаясь, эти подробности помогают объемнее, словно бы широкоформатнее, воссоздать картины былого, по-новому увидеть самих себя — какими мы были в те давние времена, высветить грани характера ушедших от нас близких людей, понять причинную обусловленность их поступков.
Очень много узнала я о Надежде Федоровне, о ее детстве, юности, мысленно познакомилась с ее родителями, с братьями и сестрами.
Отец, Федор Карлович, — голубоглазый мечтатель, мастер музыкальных инструментов из Риги. Поселившись в девяностых годах в Воронеже, работал настройщиком роялей, был организатором концертов приезжих знаменитостей. От него у пятерых детей глаза как цветы льна и у всех одиннадцати слух, не терпевший ни одной фальшивой ноты.
Мать, Анна Антоновна, наделила шестерых своими черными очами. К отцовской артистичности, к влюбленности в природу добавила детям твердость духа, решительность характера.
У отца была тесная связь, можно сказать дружба, с петербургским Мариинским театром. Артистов этого театра он особенно часто ангажировал. На прощанье они говорили: «Давать в Воронеже концерты — одно удовольствие! Публика с развитым вкусом, чувствуется музыкальная культура. Акустика зала отличная. (Еще бы, зал-то Дворянского собрания!) А каждый инструмент оркестра звучит так выразительно, что выше всяких похвал!» (Это уже оценка труда и искусства человека, не выходящего на аплодисменты публики, вдохновенного мастера своего дела — настройщика.)
Надежда Федоровна хранит фотографии певцов, музыкантов, подаренные артистами ее отцу.
Вот Н. Фигнер на фоне декорации к опере «Пророк». Надпись: «Федору Карловичу на добрую память. 20 июня 1894 года».
М. Карякин в гриме и костюме Мельника из «Русалки», и В. Майборода, и Евгения Марвина, сестра Александры Коллонтай, и еще много других.
Вот молодая женщина в роскошном туалете, с очень замысловатой, перевитой жемчугом прической, с простым и добрым лицом. Автограф: «Дорогому Федору Карловичу. Альма Фострем. 1891 г.»
— Это год моего рождения, — говорит Надежда Федоровна. — Я ее не видела, но слышала о ней много, ее называли финским соловьем. Моих старших сестер отец иногда брал на концерты. Они возвращались опьяненные волшебством искусства, огнями рампы и блеском зала. К Лизе с нежностью относилась Фострем. Ей она подарила свою самую милую фотографию: сидит в домашнем халатике, с белым кудлатым щенком на коленях и проказливо треплет его за ухо...
Как я завидовала сестрам! Наконец настал и мой час. В Воронеж приехал знаменитый пианист Гофман. Я даже не просила папу. Я только смотрела на него неотрывно. Умоляюще. Папа сказал тихо, будто самому себе: «Значит, пора...» И подхватил меня на руки, целуя. «Ладно, дочурка, на Гофмана ты пойдешь».
Мне было тогда восемь лет. Зрение ничего не запечатлело. Ни даже лица артиста. Все плыло передо мной в волшебно-розовом, янтарном, пурпурном тумане. Но навсегда осталось, словно растворенное в каких-то глубинах души, воспоминание пережитого счастья.
Дома тоже постоянно звучала музыка. Приходил друг отца, провизор по профессии, музыкант по призванию. Садился за пианино и играл весь вечер. Часто пели хором, всей семьей. Дирижировал или отец, или хозяин дома врач Мартынов. Исполняли номера «по заявкам». Для кого — народные песни, для кого — шуточные, для других — лирико-философический «Вечерний звон». А для мамы «спивали» ее любимые, украинские.
Несмотря на большую семью, жили в достатке. Отец хорошо зарабатывал. Квартиру снимали пятикомнатную на Большой Садовой (теперь Карла Маркса). При доме был сад, в нем Сергей Васильевич Мартынов когда-то еще для своих детей устроил спортивную площадку с турником, с брусьями, с шестом для лазания. По этому очень скользкому шесту я взбиралась, как обезьянка, — вспоминает Надежда Федоровна, — быстро-быстро, до самой верхушки и потом — раз, в одно мгновенье внизу.
Сергей Васильевич держал лошадь, к больным ездил в собственном экипаже. А нас, детей, по очереди брал покататься. У меня и у сестер были соломенные шляпы с лентами. Лошадь побежит рысью — ленты развеваются, щекочут
