затем слезами. Марлина Грея признали виновным по всем пунктам обвинения.
Определение наказания стало для семей пострадавших серьезным испытанием. Присяжные плакали, слушая принесенную Моссом запись голоса Джулии, которая пела свою песню «Беды в Америке». Членам семей Керри и Камминс, а также близким друзьям Джулии и Робин предложили сделать заявление о тяжести постигшей их утраты. Это было невыносимо – им не хватало слов, чтобы описать свои чувства от потери. Они делали что могли – писали им письма и читали стихи.
В тот день присяжные узнали о связи Джулии и Робин с такими организациями, как Гринпис и Международная амнистия. От каждого выступления в душе родных и близких Джулии и Робин поднималась волна теплых воспоминаний. Джеки рассказала, как в прошлом году девушки праздновали освобождение из южноафриканской тюрьмы Нельсона Манделы, хотя для большинства американских подростков слово «апартеид» было пустым звуком – в лучшем случае они слышали его в вечерних выпусках новостей. Присяжные узнали об активном участии Джулии и Робин в волонтерских программах и о том, что они регулярно жертвовали деньги тем организациям, которые поддерживали. Шейла в своем слове подчеркнула, что они не были святошами – Робин, например, напропалую флиртовала с парнями, а Джулии всегда не хватало терпения.
Одна из лучших подруг Джулии, афроамериканка Либби Ходжес, сказала, что убийцы «подставили и предали всех чернокожих. У меня такое чувство, как будто все, во что я верила, испоганили и растоптали ногами».
За несколько недель до этого в Таусоне, штат Мэриленд, Тинк сидела за столом в своей комнате в общежитии и пыталась изложить на бумаге, что значили для нее Джулия и Робин. Она много часов размышляла об альтруизме своих двоюродных сестер, но, когда начинала писать, понимала, что не в состоянии выразить владевших ею чувств. Вокруг валялись скомканные листы бумаги, а Тинк вспоминала, как Джулия скотчем приклеила к холодильнику перечень правил по защите окружающей среды. Они с Робин разработали целую систему утилизации отходов – собирали этикетки от упаковок с супами быстрого приготовления и передавали их школам, чтобы те в рамках благотворительной акции могли приобрести новые компьютеры. Они собирали макулатуру и обменивали ее на саженцы деревьев, внося свой вклад в борьбу за сохранение озонового слоя. В доме Керри строго запрещалось пользоваться аэрозолями, одноразовой посудой и бумажными полотенцами. Джулия и Робин не просто рассуждали о проблемах экологии – они помогали их решать.
Но никакие подробности не могли передать, какими хорошими людьми были погибшие сестры. Сколько бы Тинк ни марала бумагу, у нее так и не получилось выразить всю боль от их потери. В конце концов она отбросила ручку, упала на кровать, завернулась в покрывало и расплакалась.
Когда наступила очередь Грея, Хирзи привела целый отряд свидетелей, и каждый из них превозносил Грея и просил суд проявить к нему снисхождение. В их числе были его мать, отчим и бабушка.
– Я не верю в виновность сына, – заявила мать Грея. – Если бы я думала иначе, я не стала бы его поддерживать. Мы – христиане, и верим, что за грехи положена расплата.
За Грея заступились и несколько его друзей. Они отзывались о нем как о душе любой компании, умеющем петь, танцевать и рассказывать интересные истории. Но не исключено, что судьбу Грея, сама того не желая, решила его девушка, Ева.
– Я люблю его, – просто сказала она. – Он дорог мне несмотря ни на что.
Тут со своего места встал Нельс Мосс.
– Марлин Грей когда-нибудь бил вас? – спросил он.
– Да, – ответила Ева. – Но не по лицу.
Том снял трубку на втором гудке и услышал далекий голос отца, который звонил из здания суда Сент-Луиса.
– Объявили приговор, – сказал Джин. – Смертный.
Том не сказал ни слова и лишь шумно выдохнул.
– Сынок?
– Да… – ответил потрясенный Том.
– Ты как, в порядке? – спросил Джин.
Том снова не ответил. Он не испытал прилива чувств, которых можно было ожидать. Ни облегчения, ни мстительной радости. Он не чувствовал ничего.
– Я рад, что все это закончилось, пап, – ответил он.
Три месяца спустя, в среду третьего февраля 1993 года Том давал показания на суде над Реджиналдом Клемонсом. Суд проходил в том же зале, а Том сидел на той же скамье, что и прежде. Скорее всего, он и присягу суду приносил на той же Библии, что в прошлый раз.
В роли прокурора опять выступал Нельс Мосс, да и показания Тома почти не отличались от тех, что он давал на первом процессе. Правда, в зале сидели другие люди, а сам Клемонс выглядел гораздо менее нахальным и гораздо более напуганным, чем Грей.
Зато стратегия адвоката подсудимого, Роберта Константиноу, отличалась кардинально. Он буквально лез из кожи вон, оспаривая каждый представленный суду факт. Он ставил под сомнение искренность двух основных свидетелей обвинения, не верил результатам опознания тела, обвинял прессу в нездоровом интересе к этому делу и даже Джулию и Робин – в том, что они «лезли куда не надо» и, скорее всего, сами спрыгнули с моста.
В результате он только разозлил присяжных. Мосс завершил свое заключительное выступление словами: «Этих девушек, которых впереди ждало так много, больше нет. Они умерли, и мы никогда их больше не увидим».
На сей раз на вынесение обвинительного приговора у присяжных ушло три часа.
Несмотря на агрессивную стратегию Константиноу, публика сочувствовала Клемонсу больше, чем отвязному Грею, не в последнюю очередь благодаря его семье. Родители Клемонса вели себя очень взвешенно, но безоговорочно поддерживали сына. Они не сомневались в его в невиновности и не верили, что он способен на подобное зверство.
Его отчим, Рейнолдс, рассказал один случай из детства Клемонса. Он в чем-то провинился, и Рейнолдс сказал, что в наказание его не возьмут в гости к бабушке. Мальчик так огорчился, что чуть не разжалобил отчима, но тот счел своим родительским долгом проявить твердость. Но он нашел компромисс: если за оставшиеся до отъезда сорок пять минут Клемонс выучит наизусть десять заповедей, его простят. Час спустя довольный Клемонс уже сидел на заднем сиденье машины – он выучил десять заповедей, а заодно, как полагал Рейнолдс, усвоил урок об умении прощать.
Эта история о христианском воспитании просочились в прессу и вызвала у широкой общественности сочувствие к Клемонсу и его семье. Очередной выпуск «Сент-Луис Пост-Диспэтч» вышел с редакторской колонкой, в которой Билл Макклилан утверждал, что Клемонс показался ему «хорошим парнем, подпавшим под дурное влияние Грея, который старшего его на четыре года. Какой кошмар для родителей. Сердце щемит при взгляде на мать Клемонса».
Но всего этого было недостаточно, чтобы перебить впечатление, произведенное на присяжных описанием
