Прикрывается курткой и бежит в свою кафешку.
А внутри…
Галдеж и смех.
Даже отсюда, сквозь распахнутые двери все слышно.
Обсуждают преподов, жалуются на задания, подкалывают друг дружку…
Блядь, ну и проблемы, — даже волосы теребить начинаю. Реально — как другой мир, как мультик.
И девочка моя в этом мультике, — вот прямо на своем месте.
Такая живая, такая яркая, улыбается…
Идиот, — прижимаю ладони к стеклянной стене, как будто так дотронуться до нее могу, а сердце, кажется, совсем забыло биться…
— Моя, — пальцами по стеклу вожу там, где в нем отбиваются ее губы… — Мой Лучик…
И тут же готов разбить это стекло на хрен, когда какой-то долговязый урод в каких-то недоджинсах в облипку, приносит ей сок с трубочкой, а она ему улыбается.
Нет, не так, как мне, но … Улыбается! Ему, мать вашу! Да я ж его сейчас просто задушу на хер! А ее заброшу на плечо и уж точно закрою у себя в подвале! Пусть все потом вопят, что депутат похищение устроил среди бела дня! По херам! Моя! Моя, блядь, жена, между прочим! Только я право имею ей соки приносить!
А потом…
«Другая жизнь, Тигр. Мультик….»
«Пока она жива, есть шанс, Артур… Пока жива…»
И улыбка эта ее — такая девичья, такая наивная, открытая…
«Другая жизнь… Мультик…»
«Пока жива…»
Блядь!
Крошатся зубы от того, как сильно сжались челюсти. И руки свело от того, как сжались в кулаки.
Нежная… Нежная моя девочка, мой Лучик…
Она же такая и есть — из другого мира…
Из того, где не взрывают дома, на хрен, по ночам.
Где всего-то и проблем, что задания не те или препод дурак.
Из того, где верят в сказки и где сказка на самом деле существует.
Она же этой чистотой своей, наивностью, невинностью меня и околдовала! Она же ею и сумела меня, такого, блядь, полюбить! Потому что не верит, что бывают на свете такие вот чудовища! В лучшее верит в человеке, и, блядь, каким-то чудом умудрилась даже во мне хорошее что-то рассмотреть!
А я?
Блядь, да мне — тридцатник против ее восемнадцати!
И руки по локоть, — да куда там, по самое горло в крови!
И рядом со мной всегда будет дерьмо, в котором я живу, — вокруг, во мне, везде, блядь!
Пока жива, да, Тигр? Пока жива…
Во что я ее втяну? А разборки, где она станет разменной монетой? Где ее запросто замочат, как Веру Морока?
Где я всегда буду дергаться от того, все ли с ней в порядке? Где она никогда не сможет вот так запросто сидеть в кафешке и смеяться над какой-то там херней?
А что будет, когда она меня узнает?
По-настоящему?
Того, кто на хрен выкосил столько жизней, что сам посчитать не может? Гнилых, правда, никчемных жизней, — но разве она поймет? Как она тогда на меня смотреть будет? Да, блядь, с таким же ужасом, как после свадьбы, — а то и с большим!
Блядь!
Ей же этот слизняк, если разобраться, в миллион раз больше, чем я, подходит! Все больше подходит, чем я!
Угаснет она со мной. Угаснет и в болото утянется.
— Живи, Лучик, — шепчу, стиснув зубы, лихорадочно водя пальцами по стеклу, под кожей чувствуя, как в последний раз ее касаюсь. — Живи и свети. Погаснешь же со мной…
Это — единственный выход, единственное возможное решение.
Она забудет, — кто я для нее?
Первая влюбленность?
Забудет и будет жить дальше, если еще не забыла.
А я…
Ничего, с развороченной душой тоже жить можно. Вон Морок, как-то же живет. Зато буду знать, что она — совсем в другом мире. Что не утянул ее за собой в это дерьмо. Ради этого и потрерпеть можно, пусть даже воя по ночам. Все можно. Все.
— Прощай, — короткий взгляд в последний раз, в эти одуренные, такие светлые глаза пронзительного осеннего неба.
Почувствовала, — дернулась, будто током ее пробило.
Да, девочка, я — твой ток.
Но лучше жить без него, чтоб не обуглиться.
Вспышкой прожгло глаза обручальное кольцо на ее пальце.
Резко разворачиваюсь и ухожу, стараясь скрыться за новой стайкой прячущихся от дождя студентов. Пока могу. Пока еще могу. Каждым шагом, уходя подальше, я жизнь твою, Света, выкупаю.
И сердце замирает, сам замираю, — увидела, взгляд до огня спину прожигает.
Прощай…
— Морок? — сажусь в машину и снова бью по газам. — Ты как там? Совсем дела завалил, пока в больничке отлеживаешься? Смотри, Альку мне не соблазняй и не морочь! Я скоро буду!
Не хрен мне делать здесь, в столице. И дом этот на хрен надо будет продать. Зато на острове я точно буду к месту!
Света.
С каждым днем меня все больше разрывало без него.
Память о том, что было, обо всем плохом, — будто смылась долгими осенними дождями.
Осталась глухая пустота и боль, — боль от того, что он — где-то далеко.
До физической боли я ее чувствовала.
До ожогов на пальцах от того, что не могу прикоснуться — к его лицу, запустить их в его густые вечно непослушные волосы.
И его кожу я как будто чувствовала, — каждый бугорок, каждый шрам на груди.
Сходила с ума, просыпаясь после снов, в которых видела нас вместе и ловя руками воздух вместо него еще в полусне.
Закусывала губы до крови и тихо беззувучно ревела, сжав руки, вонзившись в ладони ногтями до крови.
Готова была уже умолять отца найти его — знаю, у него множество возможностей, — только вот знала, что он не согласится.
Я забыла про гордость, про все свои страхи о том, что он — забыл, о том, что с другой.
Пусть бы сказал мне об этой сам, пусть бы своими глазами увидела, — тогда, наверное, скорчилась бы от боли, — но хотя бы знала, — где он и что с ним.
Тысячи раз набирала его номер, — но каждый раз металлический голос сообщал мне, что такого номера не существует. И все равно набирала, — снова и снова, вопреки тому, что слышала. Надеясь, — на чудо?
— Забудь о нем, — хоть ничего отцу и не говорила, но он, кажется, умел читать людей, как открытую книгу. Меня, по крайней мере, так точно. — Все с ним нормально, — его глаза метали молнии, а на лице ходили желваки, когда он заговаривал про Артура, никогда так и не назвав его имени. — Бухает где-то, со шлюхами своими топчется. А, может, уже новую жену себе нашел, вот Ванесса давно на это место метит. Чем не выгода?
