У меня было такое чувство, будто не хватает квалификации дляэтого разговора, потому что логика у неё была безупречна, но все было на самомделе не так. Я знаю Луи, и он бы в ужас пришёл, узнав, что его предложение ижелание узаконить отношения считаются попыткой стать собственником. Я почти насто процентов была уверена, что он такого думать не думал. Стиснув руку Ронни,я попыталась придумать, что бы такого сказать полезного. Ничего в голову неприходило.
— Не знаю, что сказать, Ронни, кроме одного: я не верю,что Луи хотел тебе сделать так плохо. Он тебя любит, и думал, что и ты еголюбишь, а когда люди друг друга любят, им свойственно жениться.
Она отобрала руку.
— Откуда мне знать, что это любовь? В смысле та самаялюбовь, типа пока-смерть-не-разлучит-нас?
На это я уже могла ответить.
— Это невозможно знать.
— В смысле — невозможно? Должен же быть какой-то тест,признак, что-то такое? Я думала, что если влюбиться по-настоящему, такогостраха не будет. Я буду на сто процентов уверена, без сомнений, но сейчас нетак. Я просто в ужасе. А ну как это значит, что Луи — не тот единственный? И ясделаю страшную ошибку? Разве я не должна быть уверенной?
Теперь я точно знала, что не по моей квалификации разговор.От меня требовался совет лучше, чем я могла дать.
— Не знаю.
— Когда ты Мику сюда впустила, ты уверена была, чтопоступаешь правильно?
Я подумала и пожала плечами.
— Это было не так. Он переехал чуть ли не раньше, чеммы стали встречаться, и я… — Ну как сказать словами то, что только чувствуешь?Передать вещи, для которых нет слов? — Не знаю, почему я не психовала впанике, когда он переехал — но так получилось. Как-то утром захожу я в ванную —а там бритва и все прочее. Потом, при стирке, его чистые футболки перепуталисьс моими, и мы так это и оставили, раз мы одного роста. Я никогда раньше невстречалась ни с кем, чьи вещи мне подходили бы, и это даже как-то приятнонадевать его джинсы и рубашку, особенно если она пахнет его одеколоном.
— Боже мой, да ты его любишь! — сказала она сотчаянием, чуть ли не с воем.
Я пожала плечами и глотнула кофе, поскольку от разговоровтолько хуже выходило.
— Может быть.
Она затрясла головой:
— Нет-нет, у тебя лицо мягчает, когда ты о немговоришь. Ты его любишь.
Она скрестила руки на груди и посмотрела на меня как напредательницу.
— Послушай, Мика переезжал постепенно, но у меня небыло ощущения чужого в доме, как у тебя с Луи. Мне нравится, что в ванной еговещи. Мне нравится, что в шкафу есть его и её стороны. Когда я вижу его вещивместе с моими, возникает чувство полного буфета.
— Чего?
— Вытащить футболку и понять, что это из тех, что я емукупила, зелёная под цвет его зелёных глаз — такое же ощущение, как будто у меняполный буфет любимых лакомств, на улице зимний вечер, и мне никуда не надоидти. Все, что нужно, есть в доме.
Она смотрела на меня в тихом ужасе.
Да я и сама слегка испугалась, услышав от себя такое, но эточувство отступило перед волнением осознания: пытаясь ответить Ронни, я самаответила на свой вопрос. Я улыбалась, пока она смотрела на меня, потрясённая.Не могла сдержать улыбки, и было мне так хорошо, как уже много дней не было. Итут мне ещё пришла в голову одна мысль, и я произнесла её, так же улыбаясь:
— Помнишь, ты говорила, что не можешь понять, отчего яне бросаюсь на шею Ричарду, когда он просил меня выйти за него замуж?
— Я не говорила тебе за него выходить, я толькосказала: «Брось вампира и сохрани вервольфа».
Я снова улыбнулась.
— Я помню, как прихожу домой, а Ричард открыл дверьсвоим ключом и приготовил мне обед, не спрашивая, и я чуть не взбесилась. Какбудто вторглись в моё личное пространство.
Она кивнула:
— Это как когда надеваешь новый свитер, правильногоцвета и отлично сидящий, а в следующий раз, как его наденешь, если не поддетьпод него рубашку, он оказывается кусачий. Отличный свитер, но надо, чтобы былочто-то между ним и твоей кожей.
Я подумала и должна была согласиться.
— Вот именно, кусачий свитер.
— Но когда Мика к тебе переехал, так ведь небыло? — спросила она голосом вдруг тихим и робким.
Я покачала головой.
— Жутко было. Я ничего о нем вообще не знала, честно.Просто как-то… щёлкнуло.
— Любовь с первого взгляда, — тихо сказала Ронни.
— «Быстро жениться — долго каяться», — говоритпоговорка.
— Но ты же не вышла за него, — продолжалаРонни. — Почему?
— Во-первых, ни один из нас такую идею не выдвигал,во-вторых, я думаю, что ни у кого из нас нет такой потребности.
Тут ещё был вопрос Жан-Клода, Ашера, Натэниела, но я уж нехотела усложнять ситуацию.
— Так почему Луи хочет свадьбы?
— Это у него надо спрашивать, Ронни. Он сказал, чтопредложил всего лишь жить вместе, но ты и этого не хочешь.
— Я люблю жить сама по себе.
— Так скажи ему это.
— Если я скажу, я его потеряю.
— Тогда решай, что ты больше любишь — его или жить самапо себе.
— Вот так?
— Вот так, — кивнула я.
— У тебя все так просто получается.
— Уж как есть. Луи только хочет, чтобы вы каждую ночьспали вместе и просыпались рядом каждое утро. Звучит не слишком страшно.
Она уронила голову на руки, мне был виден только затылок.Насколько я могла судить, она не плакала, но…
— Ронни, я что-то не так сказала?
Она произнесла что-то, чего я не поняла.
— Прости, не расслышала.
Она чуть приподняла голову, только чтобы сказать:
— Я не хочу каждую ночь с ним ложиться и каждое утро сним просыпаться.
— Ты хочешь, чтобы были отдельные спальни? —спросила я, не успев сама понять, насколько глуп вопрос.
— Нет, — ответила она и выпрямилась, смахиваятолько что выступившие слезы. Она казалась сейчас скорее сердитой инетерпеливой, чем плачущей. — А что если я встречу симпатичного парня? Скоторым мне захочется спать, и это не будет Луи?
Слезы просохли. Она смотрела на меня так, будто хотеласказать: «Ну как ты не понимаешь?»
— Ты хочешь сказать, что не хочешь моногамии?
— Нет, но я просто не знаю, готова ли я к моногамии.
На это я не знала, что ответить, потому что с моногамией мнепришлось расстаться не вчера.
