Книга Рымба - Александр Бушковский

«…В начале века прошлого за что-то Бог на Расею прогневался. Хотя, может, вовсе и не прогневался, а наоборот. Говорят же о муже: “Бьет – знать, любит!” Тут и голод, и мор, и с японцем кампания, и народное восстание. Все вроде бы вынесла наша империя и даже со всем миром цивильным войну перемучила.

Но, видать, силушка не бесконечна, лопнула внутри державы какая-то жила. Заболела Русь, затрещала по швам, мужика растранжирила. Выкосила народишко война и борьба с самодержавием. Добавила вражды и крови мировая закулиса. Еще бы, страна огромная, земля богатая, а простые люди – добрые да темные. Наивные, как дети. Диковатые, одним словом. Зачем им такие сокровища? Разбазарят, поломают, уворуют и пропьют!

Что в огромной стране, то и в малой деревеньке. Началось брожение. Только не то, когда светлое пиво варится, но такое, когда кислую опару в выгребную яму выльют в жаркий день. Вонь, пена, мухи да опарыши. И так деревня еле дышит, а тут еще и эта атмосфера.

У одного старика рымбаря, Якова Лазарева, было, как в сказке, три сына. Когда началась война с Германией, старший, Михаил, в городе работал, на заводе. Настрой в обществе тогда еще стоял патриотический, хотели за веру, царя и Отечество врага одолеть на его территории. Естественно, без потерь. Мишенька и записался добровольцем. Уехал в эшелоне, только и видели.

Но обернулось все не так, как ожидали. Россия застряла в войне, как моль в паутине. Подобрался паук, жертва трепещет, а он уже соки из нее тянет. Напрягается держава, все в огонь войны бросает, но не может погасить – еще ярче костер разгорается. Все, от великих князей до последних батраков, это почувствовали. Одни потеряли, другие обеднели, а многие и вовсе обнищали.

Нету выхода к южным морям – стали строить дорогу на север. Из Питера в Мурманск рельсы потянули, чтобы хоть по студеному морю получать подмогу от союзников. Всероссийский тысячеверстный проект затеяла империя, последние резервы на него бросила. Средний Лазарев сын, Максим, на стройку завербовался. Костыли забивать, путеукладчиком.

Тут тоже расчет неверным оказался. Изнемогает государство, сполна платить своим работникам, строителям дороги, не может. Ведь кому война, а кому – мать родна. Находятся чиновнички, воруют чуть не у самих себя, на беде людской наживаются. А рабочий люд впроголодь трудится и денег за свой труд каторжный не получает. Зреет недовольство, может вспыхнуть бунт. Агитаторы с листовками носятся, народ на стачки подбивают, на забастовки соблазняют. И конца этой стройке не видно.

Иван, младший сын Лазарев, никуда не совался, дома оставался. Стариков родителей кормить-поить надо, поддерживать. Землю нашу северную, скудную, возделывать. Боронить, пахать, урожай собрать. Ведь только стоит зазеваться, ненадолго разлениться, как суглинистая пашня дерном покрывается. Рожь да репа, словно дети, ухода и внимания требуют, а репейник да волчанка шустрыми зверьками из лесу набегут.

Так и трудился Ваня на земле рук не покладая. Время пришло – нашел себе невесту, Марусю, с мандеры привез. Девушку хорошую, скромную и неленивую. В родительском доме жили, деду с бабкой вскоре внука родили. Назвали в честь деда – Яковом. Собрался было Иван строить себе дом, да отец отговорил. Зачем, говорит, тебе новый дом, когда старый о двух этажах? Да и где еще твои братья? Может, и не вернутся никогда!

С этими словами благополучно преставился. Иванова матушка ненадолго отца пережила, вслед за ним Богу душу отдала. Схоронили их Ваня с Маней на погосте под елями и остались с сыночком Яшенькой одни в большом доме. Вскоре Марья снова забеременела.

Однако не угадал дед Яков. С войны вернулся старший, Миша, глубоким инвалидом. Попал он где-то в Бельгии под вражеский иприт. Сквозь едкий газ шел в атаку живым мертвецом, своим видом наводя ужас и на врагов, и на своих. Едва выжил в госпитале, ослеп, обезображен, и, соответственно, характер у него испортился. На весь мир стал сердитым Михаил. Оно и понятно. Быть страшным да слепым кому ж приятно?

Поселился он в отцовском доме, весь первый этаж обустроил для него Иван. Сам на второй этаж с семьей перебрался, чтоб герою войны не мешать, не отвлекать его от мрачных дум. Закрыл все окна Михаил из плах еловых ставнями, чтобы свет дневной к нему не проникал, глаз его мертвых не тревожил. Иван же в работу еще сильнее вгрызается, чтоб заодно и брата прокормить.

А тут и средний брат подоспел, Максим. Оказалось, что примкнул он на железнодорожном строительстве к антиправительственному движению, к ячейке революционеров. Распространял подрывную литературу, призывал к неповиновению. Когда народоосвободительные замыслы дозрели до теракта, разгромили жандармы их боевую организацию. Кого в тюрьму, кого на каторгу. Максиму повезло еще, срок получил нетяжкий. В местах заключения схватил чахотку и был актирован домой, румянцем рдеть и кровью кашлять, остаток горький доживать. Считал царя, правительство и всю администрацию виновными в злой своей участи.

Хотел Иван сначала поместить его рядом с братом, на первом этаже родительского дома. Но оказалось, что братья́ теперь имеют взгляды на жизнь полярные, а характеры скверные и вздорные. Жить рядом не хотят, друг друга на дух не переносят, и дело может дойти до мордобоя, если не до поножовщины.

Михаил обвиняет Максима в том, что своей подрывной работенкой как в тылу, так и на фронте разложили революционеры и общество, и армию. Отвлекли на себя силы и средства, что должны были быть пущены на передовую. Да еще и солдатам запудрили мозги, те приказы исполнять перестали. Немного ведь и не хватало, чтобы врага дожать, но измена подточила силу войска, растлила дисциплину, в конечном итоге украла победу.

Максим же брату старшему отвечает дерзко, что царский режим прогнил сверху донизу, самодержавие – анахронизм, земля должна принадлежать тому, кто ее пашет, а власть – как в древнегреческой республике – группе людей, облеченной доверием общества, то есть Совету рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Короче, даешь демократию, власть народа!

Ни один из братьев другого не слышал, могло и до драки дойти. Делать нечего, поселил Ваня брата своего чахоточного на втором этаже, сам решил новый дом себе строить. А пока со своей семьей в бане пожить. Ничего, говорил, перетопчемся, в тесноте – не в обиде.

Под фундамент мотыгой траншею отрыл, каменюг в нее вместе с женой натащил, на них первый сосновый венец закатил. Устал Иван, как вол, а Марье и вовсе худо: на сносях ведь она. Вечерком уложил на полок ее Ваня, утешает, гладит по животу. Только малость успокоил, а Маруся говорит:

– Что-то во дворе горит!

Во двор Ванюша выбегает, глядь – родительский дом полыхает. Заскочил на первый этаж, из огня вывел под руки слепого брата, а чахоточный со второго сам выпрыгнул сквозь дым. Давай тушить с Марусей, да что толку. Лишь измучились еще больше. От старших братьев помощи, как дождя от разговоров. Изба родная пятистенная дотла сгорела, одна труба печная торчать осталась, чернеть белой ночью. Зря только воду с берега таскали ведрами лужеными. Вся деревня на пожар сбежалась, а поделать ничего не смогла. Приютить пока предложила да обратно разошлась.