Все солдаты сейчас стреляли по катерам, и результат уже был заметен, так как один из их вильнул носом в сторону и отстал, пока там заменяли убитого рулевого. Но на том, где было безоткатное орудие, все-таки успели сделать выстрел, а борт полностью отвернуть не удалось. Взрыв прогремел, и осколки взвизгнули над мостиком. Оливейра помчался вниз, чтобы увидеть, что ожидает теперь пароход. Лугья снова стал к штурвалу и продолжал поворачивать смертельно раненое судно в сторону отмели. На первом катере, где стреляли из безоткатного, сделать новый выстрел уже, видимо, было некому. Он вообще потерял ход и бессильно подставлял свой борт пулеметным очередям с медленно тонущего парохода. Но свое черное дело он успел все-таки сделать.
Комлев ринулся к переговорной трубке и крикнул в машину:
— Гасите быстрее топки, чтобы туда не попала вода. Иначе взрыва не избежать!
Но механик Шастри ответил со своим привычным уже отрешенным спокойствием:
— Все это уже делается. Взрыва не будет. Мы сейчас на большой глубине?
— Если сядем на грунт, верхняя палуба может быть над водой.
Крики по пароходу раздавались, но панических не было. Судно успело по инерции дойти до середины отмели. Оливейра сообщил, что взрыв проделал большую дыру в истонченном от времени корпусе и крен на левый борт стал заметнее. Но потом вода разойдется по всему трюму, и судно сядет на грунт всем корпусом. Хотелось на это надеяться.
Оба катера мятежников, слегка накренившись, бессильно качались на пологих озерных волнах, словно большие поплавки. Они уже вышли из строя, но это было слабым утешением.
Оливейра и боцман распоряжались спуском шлюпок. В них не было пробоин, и их должно было хватить на всех.
Симанго и Муйико заканчивали выгребать раскаленный уголь, а заодно и шлак из топок, когда стальной настил кочегарки начал постепенно покрываться забортной водой. Они работали молча, орудуя длинными стальными гребками. Механик Шастри озабоченно заглянул к ним из машинного отделения, посмотрел на пышущую жаром гору на полу, шипевшую от соприкосновения с водой, пошевелил седыми усами и молча исчез в машине. Ее, видимо, стало заливать раньше кочегарки. У старшего кочегара были влажные глаза. Было ли это от смеси угольного дыма и едкого пара или от того, что много лет его жизни уходили теперь в водную глубь.
— Ну вот, мы почистили топки в последний раз, — сказал Симанго, не глядя на младшего напарника. — Вахта наша кончается, и мы можем ее сдавать.
— Кому только? — глухо спросил его Муйико.
— Только водяному духу озера Кигве, — серьезно сказал Симанго, и Муйико не знал, верит ли он в этого духа или нет. Верить в то, чего тебе видеть не дано, может быть, и глупо, но разве в неверии есть какое-то утешение? А ему самому надо сейчас думать о том, как ему жить дальше. Конечно, надо, чтобы они еще благополучно выбрались отсюда. Под днищем судна неведомая озерная глубина. «Лоала» погрузится в нее, и он сразу лишится и работы, и жилья. Что его ждет?
Симанго уже медленно поднимался по слегка наклоненному железному трапу. Муйико последовал за ним с тяжестью в душе.
— Я от кого-то слышал, что тот самый господин Китиги, который еще недавно скрывался у нас в угольной яме, опять будет министром, — сказал Симанго словно в утешение своему младшему напарнику. Бывшему напарнику, ибо теперь они оба были во всем равны и их теперь связывали только общие воспоминания.
— Если тень от дерева не достигает тебя, ты ведь сам пойдешь к ней. Мы напомним ему о себе, и он что-нибудь сделает для нас. Тебе, Муйико, он поможет найти работу.
— Что-нибудь лучше, чем ничего, — хмуро согласился Муйико. — Если воды мало, чтобы искупаться, в ней можно умыть лицо.
Они немного постояли на верхней решетке, глядя на окутанную паром груду гаснущего жара и остывающего шлака. А потом к Симанго на время вернулось его философское настроение, и он задумчиво сказал, будто подвел итог всему, что происходило вокруг:
— Дело не в том, что на земле становится тесно всем, а в том, что сердца людей стали уже.
Потом, когда они оба уже сидели рядом в шлюпке и смотрели в сторону незнакомого берега, который приближался с каждым ударом весел, Симанго сказал, будто продолжал разговор, начатый еще в кочегарке, куда они никогда уже не вернутся:
— Муйико, на участке, где находится жилье моей семьи, есть достаточно места, чтобы поставить еще одну хижину. И дело на земле найдется для того, кто будет в ней жить, пока у него не появится хорошая работа в городе.
Муйико молча кивнул, зная, что Симанго имел в виду его.
Комлев с тяжелым сердцем вышел на песчаный берег озера из шлюпки, где сидел рядом с Оливейрой. В своей сумке с вещами он нес и старый компас, взятый из рубки и когда-то доставленный на пароход капитаном Форбсом. Возможно, этот компас помогал кому-то ходить по дальним морям и океанам, и Комлеву было невыносимо представить себе одиночество морского ветерана на покинутом судне. Даже если рубка останется торчать над водой, ее постепенно разрушат озерные волны во время штормов, и тогда рухнет тумба, в которой он находился. Нет, представлять себе все это было невыносимо. А этот компас он отдаст когда-нибудь старому капитану, если ему удастся увидеть его.
Все теперь выходили из шлюпок на берег: пассажиры со своими вещами, команда, прихватившая с собой кое-какие судовые припасы, солдаты со своим оружием. День был облачный и совсем не жаркий. Матросы между низкими сучьями двух противостоящих деревьев натягивали судовые снасти, чтобы сверху покрыть все это широким брезентом с носового трюма и сделать укрытие на случай дождя. Было ясно, что не одну ночь всем придется провести на этом берегу. Туда, где медленно опускалась на дно озера «Лоала», старались не смотреть, ведь у африканцев не принято, уходя с места погребения, оглядываться на него. Солдаты из взвода Нгуби, а среди них белели повязками раненые, сгрудились вокруг радиста, который возился со своей рацией. И вот Нгуби через какое-то время с осторожным оптимизмом объявил, что связь налажена и что к ним должны прибыть военные грузовики, но только неизвестно когда. Комлев знал, что у южного берега озера, где они сейчас находились, проходила дорога. В дальнейшем она, неимоверно петляя, обходя озера, болота и невысокие горы, должна привести к той части страны, где находилась ее столица.
Примерно через неделю Комлев тяжелой походкой и с сумкой через плечо двигался по одной из улиц, ведущих к центру. Он с нескрываемо брезгливым вниманием глянул на свое отражение в зеркальной витрине магазина, мимо которого проходил. Безнадежно небрит, мятая пыльная одежда, выражение тревожной озабоченности на лице. Нет, ему надо сразу же привести себя в порядок, и внешне, и внутренне. На другой стороне улицы виднелась вывеска явно непритязательного заведения. Как раз для таких, как он, Комлев, лишившихся своего корабля. «У Антонио», с фальшивой доверительностью сообщала надпись на вывеске, «Ресторан и Номера». «Наверное, какой-нибудь гоанец, компатриот Оливейры», — подумал Комлев. Кстати, Жуан настойчиво звал его к себе, но он почему-то отказался, видимо, уже настолько вошел в роль капитана, что стал дорожить своим довольно мнимым авторитетом. А он не позволял ему стать гостем своего, даже бывшего, подчиненного, так как это означало бы признание своей зависимости от него. Комлев понимал, что в нем просто говорит закамуфлированная ущербность, но пересилить себя не мог. Глупо, конечно. Тем более, что с Жуаном Оливейрой вряд ли они снова окажутся на одном судне в обозримом будущем. Комлев вообще слабо теперь представлял себе, что его самого ожидает в этом самом будущем. Подобно двум кочегарам с погибшего парохода, он даже подумал о министре транспорта Китиги, если тот снова пребывает в этом качестве, чтобы попросить о протекции, но мысль эта его не вдохновила. Если уж он принимал участие в его спасении во время мятежа, то делал он это совершенно бескорыстно. Хотя и чуть не поплатился за это жизнью.
