Доходягой на снега.
Авторские страшные права.
Иван Елагин Краткую и емкую характеристику российской интеллигенции дал вождь мирового пролетариата товарищ Ленин. В письме А.М. Горькому, отправленном 15 сентября 1919 года в Петроград, он утверждал, что интеллигенция «на деле это не мозг, а говно нации».
Из опубликованного письма неясно, относил ли Владимир Ильич себя к интеллигенции, а если относил, то в какой мере к нему относится такое неблагозвучное определение. Не уточнили это и его преемники и ортодоксальные последователи. Как бы там ни было, но к российской интеллигенции после революции, по существу, стали относиться с учетом мнения вождя. Расстрелы во время красного террора, спасительное бегство за границу, принудительная высылка из страны лучших философов, ученых, писателей и журналистов — все это нанесло непоправимый урон русской культуре и науке. Что же касается оставшихся и вновь приобщенных, то Троцкий на заседании Политбюро предложил «вести серьезный и внимательный учет поэтам, писателям, художникам и пр. Каждый поэт должен иметь свое досье, где собраны биографические сведения о нем, его нынешние связи, литературные, политические и пр»..
После разговора с вождем ему вторит и Дзержинский: «На каждого интеллигента должно быть дело. Каждая группа и подгруппа должна быть освещаема всесторонне компетентными товарищами, между которыми эти группы должны распределяться нашим отделом…
Однако наибольший «вклад» в развитие российской интеллигенции внес товарищ Сталин, который подвел идейную основу для чисток и репрессий в творческой среде: «Литература, партия, армия — все это организм, у которого некоторые клетки надо обновлять, не дожидаясь того, когда отомрут старые. Если мы будем ждать, пока старые отомрут, и только тогда обновлять, мы пропадем, уверяю вас».
С 1928—1929 годов, после победы сталинской линии в партии, началась массовая обработка интеллигенции в идеологических кампаниях на всевозможных конференциях, съездах, слетах, собраниях, совещаниях и чистках. Литература становилась управляемой. Навязанный правящей идеологией метод социалистического реализма требовал от работников искусства показывать жизнь не такой, какая она есть, а такой, какой должна быть. И в реальной жизни, и в искусстве не находилось места тем, кто мыслит и живет иначе, их следовало выявлять и безжалостно искоренять всеми способами. Независимые голоса поэтов и писателей постепенно замолкали — партии большевиков требовались лишь подпевалы. После партийного постановления «О перестройке литературно-художественных организаций» 1932 года были распущены все творческие объединения писателей и всех их объединили в один большой колхоз — Союз советских писателей с единой «крышей» и «кормушкой».
Контроль над соблюдением творческой интеллигенцией установленных партией большевиков канонов осуществлялся, с одной стороны, строжайшей цензурой, а с другой — системой доносительства и репрессиями. Доносительство было объявлено почетным долгом каждого гражданина, а недоносительство — преступлением. Густая и широкая сеть осведомителей, сексотов, стукачей и информаторов всех оттенков охватила все сферы жизни и творчества. Они сообщали в органы о каждом шаге писателя, артиста, музыканта, художника и кинематографиста. Осведомители 4-го и 5-го отделений секретно-политического отдела сами писали романы, ставили спектакли, снимали фильмы, создавали полотна и одновременно регулярно и деловито доносили о коллегах. Под особым контролем органов госбезопасности находились писатели — «инженеры человеческих душ»[29].
Стихотворение о Сталине «Мы живем, под собою не чуя страны» и неопубликованную поэму «Песнь о Гамаюне» поэты О.Э. Мандельштам и НА. Клюев читали лишь узкому кругу друзей, однако стукачи незамедлительно донесли «органам» о крамоле. Стукачество становилось нормой. В те годы в творческой среде был весьма популярен анекдот: «Все советские писатели делятся на три категории: первая — те, что стучат на машинках, вторая — те, что стучат на коллег, и третья — те, что перестукиваются». Над этим можно было бы посмеяться, если бы это не было сущей правдой.
Жанр стукачества в среде писателей и других творческих работников развивался во всем многообразии форм, со своими корифеями и классиками. Всю страну оплела паутина подозрительности и взаимной слежки. Доносы были как явными, так и тайными. В работе «Воскресшее слово» Виталий Шенталинский приводит официальные, то есть явные, заявления-доносы писателей, сохранившиеся в архивах КГБ, на своих коллег, приведшие к их арестам.
Сохранилось заявление будущего лауреата Сталинской премии второй степени за роман «Даурия» (1950 г.) и автора романа «Отчий край», Почетного гражданина г. Иркутска (1967 г.) Константина Федоровича Седых уполномоченному Союза советских писателей по Иркутской области поэту Ивану Молчанову: «Считаю необходимым довести до Вашего сведения следующее. 30 ноября вечером ко мне на квартиру заявился небезызвестный Вам Ин. Трухин в сопровождении какого-то незнакомого мне человека, которого отрекомендовал мне и находившемуся в это время у меня Ан. Пестюхину (Ольхону) поэтом Рябцовским или Рябовским, точно не помню. Оба они были пьяны. Подобный визит Трухина меня чрезвычайно изумил, так как никакого близкого общения у меня с ним нет. Поэтому я встретил его достаточно холодно. Но пьяному Трухину море по колено. Он извлек из кармана бутылку водки и стал приглашать выпить. В последовавшем затем разговоре Трухин, ничем и никем на то не вызванный, допустил гнусный контрреволюционный выпад против товарища Сталина. Слова его были таковы: — Да что вы мне все! Да если на то пошло, так я и самого Сталина распатроню! Я немедленно оборвал Трухина и заявил ему, что о его поступке доведу до сведения уполномоченного ССП. Затем я сразу же выдворил и его, и его приятеля из квартиры… Трухин считает себя советским поэтом. Но за такими его словами, несмотря на то, что сказаны они в пьяном виде, скрывается неприглядная физиономия враждебного нам человека. Мне, например, кажется, что если бы он был настоящим советским человеком, то не позволил бы такого выпада и пьяным…»
Письмо написано в 1937 году и скорее всего из чувства самосохранения, но на изложенные в доносе факты надо было реагировать. А если не отреагируешь, то может отреагировать кто-то другой, и ты окажешься укрывателем или даже соучастником преступления. Товарищ Молчанов как истинный коммунист, естественно, отреагировал и направил заявление коллеги в управление НКВД по Иркутской области товарищу М.П. Бучинскому: «5 декабря ко мне пришел поэт К. Седых и рассказал о фактах, описанных в заявлении. Я ему предложил все это изложить в письменном виде. Сразу же позвонил Вам…»[30]
