Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
— Немецкий солдат считает ниже своего достоинства подавать прошение о помиловании американскому президенту.
Никакие просьбы, угрозы, аргументы не подействовали на пятерых кандидатов в смертники. И они были повешены. За несколько часов до их последнего пути я видел упрямцев с бледными, перекошенными от ненависти лицами. То были последние жертвы войны…
* * *
В гражданской тюрьме Ливенуорта содержалось более двух тысяч четырехсот заключенных. Я получил номер 62 098 и находился теперь в обществе, в котором мне предстояло провести, как оказалось потом, последующие десять лет: среди убийц, сутенеров, громил и банковских грабителей. Каждый из них имел целый список «дел», коим и гордился. В тюрьме неукоснительно соблюдалась «табель о рангах». Самыми уважаемыми были банковские грабители. Убийцы слыли аутсайдерами. Воры считались мелкой рыбешкой. Громил уважали, сутенеров же не переносили.
Шпионам в тюремном регистре определенного места отведено не было: о них судили по поведению. Подобное же положение занимали и американские коммунисты, находившиеся некоторое время вместе со мной в заключении. Постепенно нам удалось завоевать уважение среди заключенных. Но это было уже значительно позже.
Сначала я попал в карантинное отделение, в котором пробыл четыре недели. Полагаю, что карантин был изобретен самим дьяволом. Я-то думал, что речь идет о медико-санитарном мероприятии, на деле же там осуществлялось приобщение вновь прибывших к тюремным условиям: их муштровали, шлифовали и приучали к новой жизни — с порядковым номером, в полосатой арестантской одежде.
Надзиратели носили форму. Некоторые из них были людьми, большинство же — машинами. Мне надо было набираться опыта. Человек, принявший меня в карантинном отделении, не вызывал симпатий. Красномордый грубиян и дебошир, он постоянно кричал громче необходимого, употребляя нецензурные выражения. К счастью, его сменяли после шести часов несения им службы. Его напарник нравился мне больше, но и он не был столь добродушным, как можно было подумать, глядя на его лицо.
— Ага, — сказал он, — так тебя зовут Гимпель. Странное имя. А что ты натворил? Шпионаж?! Ну этим-то заниматься не следовало. Сам все скоро поймешь. Времени у тебя будет предостаточно.
Его прозвали Тыквой. Прозвища, кстати, были у всех надзирателей. Заключенные внимательно следили за их привычками, жестами, характерными особенностями, которые и отражались затем в прозвищах, коими они наделяли охранников. Некоторые надзиратели почти полностью подпадали под влияние заключенных. Тыква держался посредине. В карантинном отделении ему было значительно легче, чем его коллегам в основном здании: поскольку он имел дело с новичками, то мог опираться на предписанные строгости.
В отделении нас было двадцать человек, изолированных на время от остальных заключенных. Курс обучения начался на следующее утро — в своеобразном классе. На занятиях появился лично сам инспектор.
— Курение у нас запрещено, — заявил он. — Тот, кого уличат в этом, будет наказан.
Под наказанием подразумевалась одиночная камера. Тот, кто попадал в нее, лишался прогулки и сидел лишь на воде и хлебе.
— У нас, в карантине, не работают, — продолжил он. — Здесь не смеются, не ходят, а бегают. Когда с вами говорит надзиратель, необходимо стоять по стойке «смирно». Отвечать надо только «да» или «нет». За препирательство — наказание. За невежливое обращение — тоже, как и за проявление неаккуратности.
Он отбарабанил свое обращение к нам, которое произносил через каждые четыре недели вот уже в течение двадцати лет. Лицо у него было серое и узкое, ибо он страдал болезнью желудка. А таких надзирателей, вымещающих на других свои хвори, в тюрьмах не любят.
Однако он не кончил на этом знакомить нас с тюремным режимом.
— Вы имеете право посещать по воскресеньям церковь, — вновь зазвучал его голос. — Стрижка волос — один раз в месяц, душ — два раза в неделю. При хорошем поведении разрешается раз в неделю посещать кинозал. Но никаких криминальных и любовных фильмов: как совершаются преступления, вы и так знаете, а любовь вам здесь не нужна. Кто в последующем будет работать, станет зарабатывать деньги. В столовой можно покупать шоколад, кекс, конфеты, мыло для бритья и сигареты — две пачки сигарет в неделю: их вам вполне хватит.
Произнеся все это, он стал внимательно рассматривать нас — одного за другим.
— Не желающий слушать должен все прочувствовать, — произнес он затем. — Небритому — прямая дорога в одиночку. Кто не застегнет пуговицы на куртке, окажется там же. Одиночка всегда ждет вас: таких камер у нас предостаточно.
Некоторые из нас улыбались и даже смеялись во время этой его лекции. Но вскоре мы отучились смеяться. Взять хотя бы уборку коек. Края подушек надо было смачивать, чтобы они не теряли форму. По этому поводу имелась подробная инструкция. Да и вообще американская тюрьма имела чертовскую схожесть с немецкой казармой.
Мы должны были выучить наизусть наши права и обязанности.
— Что ты можешь потребовать? — спросил меня Тыква.
— Два лезвия для бритья в неделю.
— В месяц, рохля. А что еще?
— Наушники для радио.
— На какое время?
— До двадцати одного часа, сэр.
Тыква усмехнулся и сказал:
— Когда выйдешь на свободу, сможешь слушать сколько угодно. Но пока ты еще находишься здесь. И не забывай про одиночку. В ней очень тоскливо и ничего хорошего. Ну да ты еще сам в этом убедишься.
В столовую нас заводили последними. За столы мы должны были садиться молча и молча съедать поданное. Однажды из-за какого-то проявленного нами непослушания мы обязаны были залезть под столы. Жестяные тарелки наши полетели на пол вместе с содержимым. Замены нам никакой не дали. Поэтому я привык съедать мясо сразу же и от этой привычки не отвык до сих пор.
Заключенные вначале относились ко мне сдержанно: я был для них аутсайдером, хотя и имел, скорее всего, пожизненное заключение.
Но однажды мне все же удалось завоевать их симпатии. В течение двадцати четырех часов в Ливенуорте разговор шел только о совершенном мною «подвиге», после чего я был принят в сообщество стреляных воробьев.
Мы сидели в тот день в столовой, как обычно, каждый за закрепленным за ним местом за столом. Повар, из числа заключенных, проходил мимо нас, накладывая пищу поварешкой в миски. Он говорил по-немецки. Нагнувшись ко мне, прошептал:
— Под столом прикреплены две пачки сигарет. Не забудь забрать их.
Я подумал, что он решил пошутить. Нижняя поверхность крышек столов была гладкой, никаких выдвижных ящичков там не имелось. Я все же пошарил незаметно под столешницей. Оказалось, что повар умело воткнул туда вилку и к ней прикрепил сигареты. Я сунул их в карман. Но это мне не доставило особой радости, тем более что от моих сотоварищей, сидевших вместе со мной за столом, не ускользнуло, чем я занимался. Некоторое оживление, вызванное у них моим поступком, сразу же было подмечено надзирателями.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
