Хотя в храме работал кондиционер, число пришедших на службу в этот июньский вечер было невелико. После трех десятков рукопожатий толпа поредела настолько, что раввин Голдман обратил внимание на сильно загорелую молодую особу, нервно переминавшуюся с ноги на ногу, в одном из дальних рядов.
Он с улыбкой перехватил ее взгляд и обратился к ней с традиционным для пятницы приветствием: «Шабат шалом». Они обменялись рукопожатием.
— Вы ведь новенькая, так? — спросил раввин.
— Вообще-то я здесь всего несколько дней.
— А-а, — откликнулся он. — А как вас зовут?
— Дебора, — ответила она и смущенно уточнила: — Дебора Луриа.
— Из тех самых Луриа? — Он был искренне восхищен.
— Да, — неуверенно ответила она.
— А что вас привело сюда на службу? Ведь вы, ортодоксы, считаете нас чуть ли не еретиками?
— Ну меня-то уж навряд ли можно причислять к ортодоксам. Я живу в кибуце.
— Замечательно! — обрадовался он. — В каком именно?
— Кфар Ха-Шарон. Знаете такой?
— Да. Несколько моих однокашников проводили там летние каникулы. Вы ведь там консервируете томаты или что-то в этом духе?
— Не совсем. — Дебора улыбнулась. — Мы их замораживаем.
— Ну, по крайней мере я помню, что это овощи, — пошутил он. — Не подождете, пока я со всеми попрощаюсь? Мне было бы интересно с вами поговорить.
Она кивнула.
Уже через несколько минут Дебора и молодой раввин сидели на соседних скамьях и делились воспоминаниями об Израиле.
— Мне понравилась ваша служба, равви.
— Благодарю. Бунт левита Корея против Моисея навевает массу современных аналогий — в том числе касающихся Попечительского совета любого храма. Чтобы, как сказано, не «ставили себя выше народа Господня».
— Вы завтра утром опять будете вести службу? — поинтересовалась она.
— Да, я выбрал один кусок из Исайи.
— Я помню главу сорок шестую, — сказала Дебора. — Мне нравится образ Иерусалима как рожающей женщины. Потрясающая метафора!
— Вы прекрасно владеете предметом, — похвалил раввин. — Правда, от дочери рава Луриа я иного и не ожидал. Как долго вы здесь пробудете?
— Пока не могу сказать. У отца был удар. Пока он еще в больнице.
— Прискорбно слышать! Дело серьезное?
— Очень, — призналась она. — Но мы надеемся, что последствия будут минимальными.
— С вашего разрешения я бы хотел завтра вознести молитву за его выздоровление. Придете?
— Вы очень добры. Конечно, приду.
— Отлично. Значит, мы вас пригласим возглашать Тору.
До этого момента Дебора считала себя внутренне свободной. Сейчас она поняла, что до этого еще далеко.
— Ой, нет! Нет, я не смогу, — пролепетала она.
— Не понимаю, почему? — удивился ребе Голдман. — Не сомневаюсь, по-еврейски вы читаете лучше меня. К тому же вам не придется возглашать ничего, кроме благословений, которые…
— Благословения я знаю, — перебила она. — Тут дело в моем воспитании.
— Можете не объяснять, — сочувственно произнес он. — Но хватит ли у вас смелости пренебречь традициями и отведать равноправия?
Она засомневалась. Но лишь на долю секунды. «Прекрати, Дебора, — сказала она себе, — ты всю жизнь этого ждала!»
— Да, — бесстрашно объявила она. — Почту за честь.
— Вот и хорошо, — сказал ребе Голдман. — Для меня это тоже будет большая честь. Увидимся завтра утром.
— Спасибо, равви, — выпалила она и быстро удалилась.
От возбуждения вперемешку со страхом у Деборы кружилась голова.
Завтра будет самый важный день в ее жизни — если не считать того дня, когда родился Эли.
Как Дэнни в день его тринадцатилетия, она исполнит ритуал, который по еврейским законам обозначит ее вступление во взрослую жизнь.
Было чудесное летнее утро.
«Идеальная погода для пляжа, — подумала Дебора. — Может, на мое счастье, в храм никто не придет».
И она не очень ошиблась. Те несколько десятков прихожан, кто явился в этот день на службу, были в основном представителями старшего поколения.
Дебора села сзади — но у прохода, чтобы можно было быстро подняться и пройти вперед, если ее вызовут читать. Пока шли первые молитвы, она нервно теребила платок, надеясь, что раввин Голдман заметит ее отчаянное состояние. Но тот лишь посылал ей ободряющие улыбки со своей кафедры.
Наконец, в двадцать минут двенадцатого, паства поднялась. Открыли святой ковчег, и раввин вдвоем с кантором извлекли священные свитки. Они держали их так бережно, как родители держат свое драгоценное дитя.
Двое прихожан — мужчина и женщина — помогли снять со свитка верхнюю крышку, а затем и весь футляр. После этого они развернули свиток и отыскали сегодняшнюю главу Торы.
До начала службы, проходя мимо нее к биме, раввин шепнул:
— Доброе утро, Дебора. Ваш номер четвертый.
Сейчас она в волнении дожидалась, пока кантор последовательно пропоет по-еврейски:
— Да поднимется первый возглашающий… второй… третий…
Дебора затаила дыхание, боясь не услышать свой номер или, наоборот, встать раньше времени.
Наконец до нее донеслось:
— Да поднимется четвертый…
Она набрала полную грудь воздуха. Неожиданно для себя самой она вдруг совершенно успокоилась.
Выпрямившись, она прошла вперед, поднялась по покрытым ковром ступеням и оказалась в каких-то трех метрах от раввина Голдмана, а к Торе — и того ближе.
Никогда еще она не подходила так близко к священным манускриптам.
Она взяла в руки свиток, а кантор набросил ей на плечи шелковую молитвенную накидку. Дебора поежилась.
Традиция требовала, чтобы это облачение надевали только мужчины. Но сейчас оно укрывало ее плечи в соответствии с оказанной ей честью.
Кантор серебряной указкой ткнул в начало того фрагмента, который ей надлежало прочесть. Дебора взялась за края накидки и положила их на свиток, после чего поцеловала ритуальное одеяние, как тысячу раз на ее глазах делали мужчины в синагоге отца.
Кантор украдкой положил на пюпитр крупную карточку, так, чтобы ей было хорошо видно. Она посмотрела — это оказались молитвы на иврите, но записанные английскими буквами.
Но Дебора Луриа и без этого знала слова наизусть.
Благословите Господа нашего, Царя Вселенной,
Избравшего нас из всех народов
И давшего нам Тору…
Она пыталась следить за серебряной указкой кантора, но строчки расплывались от навернувшихся слез.
