Однако тут Герсими ошиблась – должно быть, если бы она узнала об этом, то была бы просто счастлива. Ибо Шахрияр уже и сам заметил, сколь мало похожа на себя саму его прекрасная супруга, удивлялся, как она стала молчалива, терялся в догадках, отчего даже минуты сладостного уединения теперь не вызывают на ее лице той, прежней, прекрасной и гордой улыбки, которой были освещены пять лет их счастливого союза.
– …Вот так, мой добрый брат, – закончил свой рассказ Шахземан. – И Герсими, и ее мать убеждены в этом.
– Убеждены…
Шахрияр нахмурился. Сколь бы много времени ни прошло, он отлично помнил никого и ничего не щадящую откровенность Фрейи. И если брат ничего не перепутал, то он вот-вот потеряет собственную жену. Если не потерял уже.
Однако это была лишь одна чаша весов. Да, счастье его семьи – более чем важно для него самого… да и для страны, ибо несчастливый правитель становится тираном и деспотом столь быстро, что и сам не успевает этого заметить. Но…
Но не может же он, достойный и всеми уважаемый халиф, подобно влюбленному мальчишке, доказывать собственной жене, что по-прежнему питает к ней самые прекрасные чувства.
«Да и как это все будет выглядеть? Неужели я должен буду опять придумать какое-то бедствие, из которого меня сможет вызволить лишь она одна? Только Шахразада и никто иной?»
Рот Шахрияра презрительно скривился. О, он помнил: всем, что сейчас имеет, обязан только ей. Но это воспоминание с каждым днем становилось все тягостнее. Будь его, Шахрияра, воля, он бы повелел и вовсе забыть и о давнем проклятии, и о постыдной охоте за женщинами, которую развязал сам пять лет назад. Жаль, что это не в его власти, – ибо после подобного рескрипта память о корабле-пленителе, о семенах Зла, о черном проклятии отвращения навсегда закрепится в памяти людской и станет подобна глупейшему решению «забыть Герострата». А такого Шахрияр не мог позволить ни в коем случае.
– Но что же делать, брат мой? – наконец спросил он.
– Увы, Шахрияр, этого я не знаю… Быть может, что-то изменить в установившемся порядке дня, может быть, устроить долгую, в несколько недель, сиесту и увезти семейство подальше от столицы…
Халиф скривился – менять что-то в мудром распорядке ему не хотелось. Не хотелось и уезжать из Кордовы, пусть даже для спасения семьи. Ибо оказалось, что по улицам столицы ходят не только мудрые мужи, но и прекрасные девы, уже забывшие давние страхи, а потому еще более свободные и привлекательные.
– Не к лицу правителю менять все в угоду одной женщины…
Шахземан попытался возразить, ибо знал, что именно на этой женщине в некотором роде и зиждется само благополучие царского дома. Однако что-то в выражении лица старшего брата удержало его от этих слов.
«Как бы то ни было, свой долг я исполнил – брат теперь знает, что лишь ему под силу вернуть счастье в собственный дом. Если ему этого не хочется… То кто я такой, чтобы убеждать его в обратном?»
Шахземан поклонился Шахрияру и покинул Зал аудиенций.
– Как это «кто я такой»?! – едва не задохнулась криком Герсими. – Ты его брат! И, если уж на то пошло – ты первый советник халифа, его совесть и мудрость!
– Да, моя прекрасная… Но я еще и младший брат, чьих слов можно не слышать тогда, когда это почему-то удобно… Или чьим мнением можно пренебречь, если речь идет о делах, не имеющих отношения к интересам государства.
– Аллах великий, – простонала Герсими, – а я-то думала, что имею дело с двумя мужчинами… А они просто глупые мальчишки, старающиеся не поссориться в песочнице.
– Герсими, не надо…
– Да будет так, о муж мой, – кивнула та. – Я больше кричать не буду.
Что-то в прищуре жены, в ее решительном повороте головы насторожило Шахземана. Однако он постарался убедить себя, что ему все лишь привиделось.
Ибо так оказалось проще и спокойнее – как проще и спокойнее жить страусу. К счастью, Шахземан не услышал более чем отчетливой мысли жены, мысли, которая поставила все с ног на голову… Или, что тоже верно, вернула все на свои места, поставив с головы на ноги.
«Да будет так, презренный… Значит, нам, сильным женщинам, остается действовать самим… И самим решать собственную судьбу, более не полагаясь на слабых и ленивых мужчин!»
Свиток двадцать третий
– Сестричка, может быть, ты все же расскажешь мне о своем сне?
– Расскажу, Герсими. Сегодня я вновь ступила на альбионский остров. Вновь встретилась с Деймоном. Хотя нет, не совсем так. Я тихо вошла в свою спальню, подумав, что незачем будить слуг. Мне осталось только…
– Маргарита, – услышала я. И вскрикнула:
– Деймон?
«Господи, этот человек лежит на моей кровати!»
Он улыбнулся:
– Я ждал тебя.
«Как он вошел?» – подумала я, о нет, Маргарита, и быстро оглядела комнату.
– Что ты здесь делаешь? – шепотом спросила она.
– Я рано пришел и решил, что подожду тебя.
– Здесь?
– На улице слишком холодно.
«Ничего подобного, напротив, не по сезону тепло…»
– Как ты вошел?
«Боже, неужели слуги его видели?»
– Вскарабкался по стене.
– Что ты сделал?! – Она подбежала к окну и глянула вниз. – Как ты?…
Но он встал с кровати и подкрался к ней сзади. Обхватив ее руками, Деймон пробормотал над самым ее ухом:
– Я очень ловкий.
Она нервно рассмеялась:
– Как кот!
– И это тоже. – Помолчав, он сказал: – Я скучал по тебе.
Она хотела ответить, что тоже скучала, но он был слишком близко, и голос ее не слушался. Он поцеловал ее за ухом, но так нежно, что пришлось задуматься, не привиделся ли ей этот поцелуй.
– Хорошо провела время?
– Да. Нет. Я слишком… нервничала.
– Нервничала? Почему?
– Я ждала, что ты появишься…
«Боже милостивый, – промелькнуло у нее в голове. – Неужели у всех женщин так бьется сердце, когда они стоят рядом с красивым мужчиной?»
– О-о-о, но я и не обещал, что приду, – он обнял ее за талию и прижал к себе.
– Разве ты не хочешь…
– О, хочу! Еще как хочу.
– Деймон!
Его руки уже были на ее бедрах, а губы ласкали шею.
«Сколько еще времени я смогу вот так простоять?» – лихорадочно пыталась прийти в себя Маргарита. Он что-то с ней делал, он заставлял ее чувствовать то, что она никогда не чувствовала.
