– Нам? – подняла брови Герсими.
– Конечно, нам. Некогда мы уже помогли этим двоим обойти, казалось, непреодолимое препятствие в их жизни. Похоже, что и теперь у нас нет иного выхода.
– Увы, мальчик мой, – из воздуха ступила на мраморные плиты дорожки красавица Фрейя. – Сколь бы сильно ты ни желал этого, но сейчас твоих сил недостаточно…
– Добрая моя матушка, – улыбнулась Герсими, обнимая богиню.
– Доченька… – Фрейя чуть рассеянно ответила на объятия.
– Прекраснейшая, – склонился в поклоне Шахземан. – Но отчего ты столь уверена в этом? Ведь тогда, пять лет назад, подлинное Зло грозило Шахрияру и Шахразаде… Но все же мы смогли найти против него оружие…
– В том-то и дело, сын мой! Проклятие, вызванное к жизни порождением этого самого Зла… Сейчас же никто не околдовывал малышку Шахразаду. Никто даже слова дурного ей не сказал… никакой магии, никаких заговоров… И все же она бежит из мира, где ее судьба определена, прекрасна, величественна… бежит туда, где ей ежесекундно грозят самые разные опасности – как мнимые, так и самые настоящие…
– Бежит, матушка?… – переспросила Герсими, словно не веря собственным ушам.
– Да, детка, бежит. Но ты и сама это прекрасно видишь, хотя еще боишься этого своего видения. Более того, думаю, она почти сознательно выбирает, куда именно ей отправиться… Или где остаться…
– Остаться? – с ужасом переспросил Шахземан.
– Да, остаться. Ибо страшно не то, что ваша мудрая царица странствует по иным мирам и временам – многие во сне меняются неузнаваемо. Даже превращаясь из человека в зверя…
Герсими приложила пальцы к губам, стараясь унять возглас.
– Однако наступает утро, и они вновь становятся самими собой – хлебопеками, ткачами, купцами, визирями, мудрецами… Ни у кого нет этого удивительного дара – избирать себе сон по вкусу. А вот Шахразаде это удается.
– Но что же в этом дурного? Пусть бы выбирала себе сон по вкусу…
– Сынок, не будь столь похожим на деревенского дурачка… Разве не говорила тебе Герсими, что сны прекрасной царицы становятся все длиннее? Иногда лишь Шахрияру удается разбудить ее, если, конечно, она сама не успевает вынырнуть из цепких лап коварного сновидения, пока посыльные торопливыми шагами меряют коридоры дворца.
– О да, матушка, это мне прекрасно известно.
– И тебя это не настораживает, мальчик?
Шахземан пожал печами – отвечать было нечего: его действительно это не настораживало.
– Очень скверно, друг мой. Раньше или позже наступит миг, когда ваша Шахразада останется там навсегда – ее душа станет душой какой-то неведомой девушки, переживающей подлинное кипение жизни. А тело царицы останется здесь – но лишь дыхание будет выдавать, что перед нами живой человек, а не хладный труп.
– Матушка, ты говоришь страшные вещи!
– Увы, доченька, это не так страшно, как тебе кажется. Ибо так Шахразада сможет жить, если, конечно, такое существование можно назвать жизнью, почти бесконечно долго. Будут стариться и умирать те девы, чью судьбу приняла она. Но ее тело, дышащее и молодое, не будет поддаваться свирепому течению времени.
– И ничего нельзя сделать?
– А надо ли? – равнодушно проговорила Фрейя.
– Ма-атушка!
– Ну ладно, милая, не надо сверлить меня столь укоризненным взором! Я знаю, что ты не любишь подобных моих слов. Но все же еще раз спрошу – надо ли что-то делать? Надо ли ломать судьбу царицы? Вернее, выправлять так, чтобы она стала вновь самой обычной женщиной? Разве столь удивительное существование не кажется тебе куда более… достойным такой непростой девушки, как твоя «сестренка»?
– Матушка, прошу тебя…
– Ну что ж, детка. Я расскажу тебе, как можно вернуть Шахразаду. Но прошу стократно подумать, прежде чем делать это…
– Обещаю, – кивнул Шахземан. Его слово всегда было подлинным словом, ибо обещанное он исполнял неукоснительно.
– Так вот, мои милые… Спасти, как вам кажется, Шахразаду, под силу одному только Шахрияру. Тебе, Герсими, я уже это говорила. Ибо она-то бежит прочь от рутины… От раз и навсегда установившегося порядка вещей… Ей, деятельной, пылкой, не усидеть на золотом троне – она только тогда и была самой собой, когда изо всех сил пыталась спасти Шахрияра, тогда, когда его судьбу, как и собственную, держала в своих руках. Сейчас же она обе нити судьбы отдала любимому мужу… А тот поместил ее под хрустальный колпак, отгородив от мира и бурного течения дней.
– Но брат же любит Шахразаду… Она царит не только в стране, но и в его сердце…
– Конечно, мой мальчик… Она царит… Но не чувствует этого.
– Не чувствует?
– Нет, – теперь пришел черед Фрейе отрицательно качать головой. – И в этом корень всех нынешних зол.
– Так, значит, достаточно просто ей показать, сколь много значит она в жизни, к примеру, страны?
– Нет, мудрый Шахземан. Этого недостаточно. Ибо это почетно, но… не трогает душу. Только Шахрияру под силу доказать, что ничего не изменилось. Только он может вызволить жену из пут колдовских снов!
– Но ты же, о мой муж и повелитель, пытался втолковать ему это?
Шахземан кивнул.
– Но, боюсь, он не услышал моих слов. Или не понял, насколько все страшно…
– Значит, надо ему напомнить! – с нажимом проговорила Герсими и выразительно посмотрела на мужа.
– Надо, доченька, конечно надо… Но, думаю, этого будет недостаточно. Ибо сколь бы ни старался Шахрияр, у него одного ничего не выйдет. Нужно, чтобы сама Шахразада захотела этого – захотела вновь стать его любимой, вновь это почувствовать.
Герсими закусила губу. Увы, последние беседы убедили ее, что Шахразаде как раз этого и не хочется. Более того, ей желательно лишь одно – как можно скорее оборвать все связи, которые соединяют ее с собственным нынешним состоянием. Царица сейчас показалась невестке путником, который с минуты на минуту отправится в долгую дорогу – скарб его собран, связи оборваны, и теперь он вспоминает, не забыл ли чего-то важного перед далекой дорогой без возврата.
– И до тех пор, пока сама Шахразада не попросит об этом или пока сама не упомянет, что именно здесь желает остаться, все ваши попытки будут тщетными, равно как и попытки самого халифа…
Герсими молчала. Да, вот это и есть воистину непреодолимая преграда.
– Но я обязательно поговорю с братом! – вскочил Шахземан.
– Конечно, сынок, поговори непременно! – Фрейя чуть печально улыбнулась и шагнула в никуда. – Постарайся убедить его в том, в чем столь непоколебимо убежден сам!
– Слушаю и повинуюсь, мудрейшая!
Герсими по-прежнему молчала – она чувствовала, что решимости мужа может оказаться недостаточно, чтобы пробить царственные доспехи, сковавшие душу великого халифа Кордовы, Шахрияра Третьего.
