— Как умер? — воскликнула Поля и испуганно взглянула в сторону подруги.
Катя смертельно побледнела.
— Не может быть!
— Из санатория актеров сейчас прибежали. Они там все в Москву рванули, да по случаю Олимпиады туда никого не пускают. Ой, горе-то какое! — вздохнула дежурная. — Говорят, он алкоголиком был…
Катя сидела ни жива ни мертва. Умер единственный человек, которого она любила. Единственный! И единственный, который любил ее…
Она вскочила и принялась торопливо собирать вещи.
— Ты куда?
— В Москву!
— Так не пускают же из-за Олимпиады! Катя горестно опустилась на кровать и понурила голову. Они больше никогда, никогда не встретятся, потому что его больше нет.
Теперь ее жизнь не имеет никакого смысла.
Вскоре девушкам надоело отдыхать и бездельничать, да и деньги стали заканчиваться. Поля позвонила в Новороссийск и выяснила, что ее приятель уже вернулся из рейса. Подруги засобирались в дорогу.
В Новороссийске Катя на всю оставшуюся сумму накупила у выжиги моряка какой-то ерунды по бешеным ценам (солнцезащитные очки, кургузые кофточки ядовитых цветов, заколки, жвачки, подпольные джинсы «Левис» из Анапы) и выехала домой. Она была в каком-то странном раздрызганном состоянии. Отдыхать больше не хотелось, а чем заниматься дальше, она еще не придумала.
На вокзале подруги сердечно расцеловалась и договорились созвониться через неделю, чтобы решить, чем заняться дальше.
— Ой, свекровь меня загрызет, — переживала Поля, — я же сказала, что уезжаю к родителям только на месяц, а уже третий идет к концу.
Катя, в свою очередь, тоже тяжело вздохнула. Она представила, что ждет ее дома за отнесенное в комиссионку пальто, и от этой мысли ей стало как-то неуютно.
Подруги распрощались, не зная, что им больше не суждено свидеться.
Еще на подходе к дому Татьяна заметила, что окно квартиры светится желтым. Муж сейчас в Калиновке, Славик в лагере… Кому же это быть, как не падчерице? Но она не стала подниматься домой, развернулась и через минуту вошла в отделение милиции. Ее трясло, точно в лихорадке.
Жалко, что с ней сейчас нет мужа. Ей нужна моральная санкция на то, что она собиралась сделать.
— Постановление уже готово, — кивнул лейтенант, — можно задерживать.
«Уазик» с зарешеченным задним окном остановился возле дома. Глухо хлопнули дверцы машины.
— Кто там? — послышался из-за двери сонный голос, разбуженный требовательной трелью дверного звонка.
— Открой, Катя, это я! — громко ответила Таня и отступила в темноту лестничной площадки.
Трое плечистых мужчин быстро прошли в дверь, отодвинув девушку в сторону. Один из них встал возле окна, другой блокировал дверь, перекрывая путь к отступлению, третий сел за стол и раскрыл клеенчатую папку бюрократического вида. Катя недоуменно щурилась узкими со сна глазами. Зевнула, поежилась от сквозняка. Едва она вернулась с вокзала, ее неожиданно сморил сон.
— Сорокина Екатерина Юрьевна? — спросил официально тот, что сидел за столом. — Вот санкция на ваш арест, читайте.
Катя непонимающе уставилась на слепой текст, отпечатанный на машинке со стершейся лентой.
— Все ясно? Одевайтесь, едем.
— Куда? — Девушка все еще не осознавала происходящее.
— В КПЗ, в предвариловку.
Но она все еще продолжала неподвижно стоять, переводя непонимающий взгляд с человека у стола на мачеху и обратно.
— За что? — наконец изумленно выдавила Катя.
— Вы же читали ордер. Там Сказано — за кражу кожаного пальто.
— Но я…
— Одевайтесь, пора ехать. Берите зубную щетку, расческу, что-нибудь переодеться.
Катя бестолково засуетилась по комнате, двигаясь как во сне. Она была в гипюровой кофточке и коротких кокетливых шортах.
— Что мне надеть?
Человек у стола молча пожал плечами.
Поколебавшись, мачеха вышла в соседнюю комнату, вынесла оттуда темные брюки, спортивную куртку, кроссовки. Собрала в пакетик мыло, пасту, расческу.
Робко спросила:
— Продукты можно?
— Позже в передаче передадите.
В странном отупении, точно сомнамбула. Катя принялась расстегивать кофточку и остановилась в нерешительности.
— Выйдите, пожалуйста, — обратилась она к мужчинам.
— Не имеем права — инструкция. Одевайтесь, мы не будем смотреть.
Девушка стала переодеваться. Адски болела голова из-за долгого, в неурочное время сна.
Она зашнуровала кроссовки, выпрямилась, сцепила руки замком за спиной, как видела в каком-то художественном фильме. Вопросительно обернулась.
— Идем, — кивнул тот, что стоял у двери.
Дверь с ужасным металлическим лязгом захлопнулась за ней, прогремев, точно выстрел в гулком подъезде.
В опустевшей квартире Татьяна опустилась на стул и беззвучно заплакала.
Глава 8
Руки оттягивал огромный матрас с желтыми пятнами, голову ломило от спертого подвального воздуха. Железная дверь камеры, крашенная мрачно-зеленой краской, с грохотом отворилась, а потом неумолимо захлопнулась за спиной.
Катя нерешительно остановилась возле двери, крепко прижимая к себе тяжелый комкастый матрас.
Несколько пар любопытных глаз уставились на нее.
— Здравствуйте, — пробормотала девушка, всматриваясь в разъедавший глаза плотный туман.
Из сизого дымчатого полумрака, разжижаемого только тусклой лампочкой под потолком, выступали двухэтажные кровати, заваленные тряпьем, железный стол, журчащий унитаз, ржавый бачок, покрытый испариной, крошечное оконце под самым потолком. От табачного дыма воздух казался густым и осязаемым.
— Здравствуй, красавица, — певуче ответил насмешливый голос откуда-то из смрадной глубины. — Проходи, не бойся.
Катя близоруко прищурилась. С ней говорила полуодетая простоволосая женщина, сидевшая на койке с поджатыми ногами. Кровать над ней, во втором ярусе, была свободна.
Девушка с трудом закинула тяжеленный матрас наверх.
— Эй! Что это ты здесь, как у себя дома, — нахмурила черненые брови певучая женщина. — Я не люблю, когда надо мной кто-то лежит!
Атмосфера еще больше сгустилась, стала настороженно-неприязненной. В сизом тумане камеры плавали, точно снулые рыбы в омуте, полуодетые женщины — молодые и старые, красивые и безобразные.
— А где же мне?.. — Катя вопросительно огляделась.
— А вон твое место, — насмешливо проговорила коротко стриженная тетка без передних зубов, указывая на пол возле унитаза, и вызывающе сплюнула новенькой под ноги.
