Катя принялась было послушно стаскивать вниз матрас, как вдруг чья-то ладонь легла ей на плечо.
— Не слушай их, — прошелестел над ухом тихий голос, принадлежавшей женщине лет тридцати с лучистым взглядом больших, обведенных синими обморочными кругами глаз. — Залезай на шконку и устраивайся. Скоро вертухайки пойдут с обходом, будут камеры перед отбоем проверять. Тебе влетит, если копаться будешь.
Катя юркнула на верхнюю полку и испуганно свернулась комочком, вдыхая тухлый запах матраса, запах тления и гибели. Она все еще не могла поверить в случившееся. Ей казалось, что дурной сон, который начал ей сниться еще несколько часов назад, вот-вот благополучно завершится и она вновь окажется дома, среди родных любимых лиц…
В крошечном оконце под потолком тревожно синело ночное глубокое небо с хаотично рассыпанными блестками звезд. Робкая слезинка выкатилась из-под века и застыла на кончике носа, не решаясь спрыгнуть на трухлявую поверхность зловонного матраса. Лампочка не гасла, ядовитый тусклый свет проникал даже сквозь сомкнутые веки. Тихо всхлипнув. Катя затихла и вскоре провалилась в тяжелый дурманящий сон.
Проснулась она оттого, что сквозь дрему ощутила на себе чей-то пристальный взгляд. Она открыла глаза, растерянно огляделась вокруг, остановилась на бледном, картофельном лице. Дебелая рыхлая женщина с соседней койки пытливо рассматривала ее.
— Проснулась! — с надменным смешком констатировала она и повелительно произнесла:
— Вставай, твоя очередь камеру драить. У нас всегда это новенькие делают.
В ее небольших, вдавленных в череп глазках читался вызов и вместе с тем настороженность. Новенькую проверяли на вшивость.
— Не буду! — неожиданно для себя буркнула Катя. Может, через какие-нибудь полчаса недоразумение, по которому она попала сюда, разъяснится и ее выпустят. Чего ради она будет выполнять приказания этой наглой твари с подведенными веками?
— Ах, не будешь! — Соседка по-базарному уперла руки в боки и угрожающе шагнула вперед. — Ну, сейчас посмотрим, как ты запоешь!
— Оставь ее, Рая! — внезапно вступился знакомый ласковый голос. — Не видишь, девочка совсем напугана.
— Ничего я не напугана, — храбро фыркнула Катя, почувствовав искру сочувствия. — Просто я здесь ненадолго, меня скоро заберут отсюда. Это недоразумение, я не виновата, и…
— Ха! — хохотнула стриженая без зубов, та, которая накануне предлагала ей место возле параши. — Слышали эту песенку, и не раз!
Ласковая села снизу, расчесывая свои длинные гладкие волосы.
— За что тебя сюда? — участливо спросила она. Такому голосу хотелось поверить свою печаль, пожаловаться на несчастья и невзгоды.
— Не знаю, — честно ответила Катя.
— Ордер на арест читала? Какая там статья?
— Не помню. — Девушка нахмурилась, припоминая. При аресте что-то говорили про кожаное пальто мачехи… Какая чушь! Неужели из-за такой ерунды ее запихнули в вонючую душную камеру вместе с агрессивными, враждебно настроенными женщинами? За какие-то пустяки, за кожаное пальто? Ну и что, что она его взяла, ведь она все равно отдаст деньги Тане, когда реализует вещи, купленные у моряка!
— Я кожаное пальто мачехи в комиссионку отнесла, — проговорила она неуверенно.
— А, сто сорок четвертая, — проговорила стриженая и, ерничая, задорно пропела:
— Ах ты, милая тюрьма, лестница протертая, достала меня статья сто сорок четвертая!
Камера, как один человек, грохнула дружным раскатистым смехом.
— Нежели это мачеха на тебя заяву написала? — недоверчиво удивилась доселе молчавшая соседка с нижней полки.
— Да, а кто ж еще? — ответила Катя с мнимой беззаботностью. Ей почему-то был приятен интерес сокамерниц к своей персоне. — Она меня всегда терпеть не могла!
— Вот сука! — резюмировала стриженая и в знак негодования харкнула на пол.
Соседка с нижней полки осуждающе покачала головой и ничего не сказала.
Внезапно Катя почувствовала, что отношение к ней неуловимо изменилось. Незримая волна сочувствия прокатилась в воздухе.
В коридоре зазвучали шаги, послышался дальний грохот тележки.
— Завтрак!
Окошко в двери отворилось, и баландер, молоденький мальчишка с бритым сизым черепом, стал наполнять гнутые тарелки серой, липкой, дурно пахнущей массой. Это была каша, отчего-то называвшаяся «пионер». Возле «кормушки» сразу же выстроилась живая очередь.
Баландер работал ловко и умело, тарелки одна за другой влетали в «кормушку». Арестантки оглядывали парня через окошко, обмениваясь непристойными замечаниями.
— Ох и молоденький!
— Нецелованный небось!
— Эй, баландер, придешь ко мне на свиданку? Ох, я тебя крепко любить буду! — послышался чей-то задорный возглас. Парень слабо улыбнулся, смущенный навязчивым женским вниманием.
— Отвали, шалава! — Вертухайка, наблюдавшая за раздачей, оттолкнула чью-то особо настырную голову, пролезшую в «кормушку». — Неймется вам! — ворчливо добавила она.
— Конечно неймется! — отходя от двери, парировала веселая девушка с раскосыми бурятскими глазами, уже получившая свою порцию. — Ты небось каждый вечер с мужем в теплой кроватке лежишь, а мы здесь уже забыли, как мужик пахнет.
— Я тебе понюхаю! — беззлобно оборвала ее вертухайка, и «кормушка» с грохотом закрылась.
Тележка с едой загремела по коридору к другой камере.
Арестантки расселись за столом и принялись жадно поглощать еду. Кое-кто вместо каши ел свои запасы из передачи, присланной родичами.
Катя мрачно ковыряла серую, чуть теплую массу гнутой алюминиевой ложкой, липкой от застарелого сала.
— Что, невкусно? — проговорила стриженая и протянула к ней жадную руку.
— Если не хочешь, давай я съем.
— Отстань от нее! — оборвала ее ласковая. — А ты кушай, милая, кушай! — посоветовала она Кате. — Через силу кушай, а то ослабнешь быстро. Ничего, что невкусно — зато здорово. Скоро привыкнешь, и вкуснее домашних разносолов тебе наш «пионер» покажется.
Катя через силу впихнула в себя одну ложку. Ее чуть не вырвало.
После завтрака обитательницы камеры расслабленно разбрелись по шконкам, и ленивый разговор возобновился. Ласковая не отходила от Кати, как будто взяла над ней шефство.
— Мамка твоя что, померла, поди? — спросила она. Голос ее звучал тихо и ненавязчиво. Захотелось рассказать все, до донышка, выплакаться, открыть самые темные закоулки души.
— Нет, жива, — неохотно ответила Катя, заметив, что остальные тоже прислушиваются к их беседе.
— А как же, при живой матери-то? — удивилась ласковая.
— А так… Оставила она меня еще в детстве, я с отцом жила. А она замуж вышла, у нее другие дети, не до меня ей.
