— Завтра на завтрак я приготовлю то, что тебе очень должно понравиться. Хлеб, пропитанный красным вином. С сахаром было бы еще вкуснее, но…
Вытерев руки о передник, Изольда присела к столу. Все трое молчали, переглядываясь и кивая друг другу, пока Катулл не произнес:
— Мадам Изольда — наша домоправительница, Амандина. Наш главнокомандующий, выражаясь точнее. Она лучше может оценить, что тебе…
— Первым делом надо разобраться с одеждой. И с обувью.
— Да, да, конечно. Рынок…
— На рынке ничего нет, я днем возьму девочку с собой, когда пойду домой, и мы просмотрим, что сохранилось в моих сундуках. Всегда что-то найдется.
— Это очень любезно с вашей стороны, но я могу обойтись тем, что на мне. Ведь я скоро должна уехать.
— Уехать? — переспросил Катулл.
— Да, месье. Доминик должна была вам рассказать. Я еду домой.
— Я не говорил со своей дочерью больше года, Амандина. Но мне сообщили, что у тебя есть какие-то друзья на севере. У бельгийской границы.
— Авизе. Около Реймса. Их имя — Жоффруа.
— Я действительно в курсе, но… видишь ли, почему бы тебе все-таки не пойти вместе с мадам Изольдой, в то время как я доберусь до своей работы? И после обеда мы поговорим.
— О том, как мне дойти до дома?
— О том, почему тебе лучше остаться здесь с нами. По крайней мере, пока.
Мадам Изольда нагрела воду в большом котле на дровяной печке и налила в большую глубокую цинковую сидячую ванну. Полотенца, щетка, похожая на те, которыми сестры женского монастыря имели обыкновение драить лестницу, о чем Амандина тут же сообщила, кусок сероватого мыла. Изольда принялась отмывать тонкие ручки-ножки девочки. Прополоскала ей волосы, полила прохладной водой. «Миндальное масло, фиолетовые капсулы, из которых получается сиреневая пена. Соланж мертва».
— Простите, мадам?
— Я говорю: «Все пройдет, детка». Пока мы не сошьем что-нибудь новенькое, надень то, что я нашла в твоем чемодане. Я все погладила. Пока сойдет.
Амандина застегнула старую клетчатую рубашку и натянула черный сарафан с отделкой из темно-синих и белых полос. Одежда была тесна и коротка для ее удлинившегося тела. Мадам только вздохнула.
— Я должна приготовить месье ленч, замариновать зайца, чтобы пропитался, подмести немного и застелить кровати. Тогда мы сможем идти. Очередь ближе к десяти будет короче, таким образом, нет никакого смысла спешить. Сиди на солнышке, чтобы побыстрее высушить волосы. Какие красивые у тебя локоны, Амандина.
Катулл пригласил Амандину посидеть с ним в саду. Он поставил два тяжелых железных стула под яблони. Хотя было еще светло, он зажег маленький фонарь и пристроил его между веток.
— Амандина, я понимаю твое желание добраться до мадам Жоффруа. Хотя я не знаю твою историю целиком, я знаю, что… Ну, в общем, я знаю достаточно, чтобы понять, почему ты стремишься увидеть ее.
— Вы знаете о Соланж?
— Да. Я знаю, что она была твоим опекуном, вы ехали на север к ней домой. Я знаю, что она была убита.
Катулл подождал. Амандина была явно рада отсутствию необходимости многое объяснять. Теперь он понимает, что она должна ехать.
— Но это невозможно. Не теперь. Не потому, что это неблагоразумно и я против, это попросту невозможно. Нет никакого способа дойти. И с Соланж вы бы не прошли. Их деревня находится в районе, который боши определили как «запретную зону». Это область, которая была, ну, в общем, отрезана от остальной территории Франции. Никто не может выйти, никто не может войти. Без специальных документов. Без разрешения.
— А как получить разрешение?
— Тебе никак. Никто не даст. Разрешения оформляют только военные и для военных. Для них ты ничего из себя не представляешь. Пожалуйста, послушай меня. Так же как пытались это сделать Доминик и ее друзья, мои друзья и я приложили все усилия, чтобы связаться с мадам Жоффруа. Мы даже попытались связаться с людьми, которые могли бы знать ее, людьми, которые живут поблизости. Их не нашли, Амандина.
— Вы хотите сказать, что она мертва?
— Нет. Совсем не обязательно. Возможно, мадам Жоффруа, ее мать и дочери, были перемещены бошами. Это означает, что боши, скорее всего заняли их дом, их ферму. Вот что могло случиться. Пока война не закончена, пока люди не начнут возвращаться в свои дома, в свои деревни, нет шансов отыскать их. Попробуй начать думать об этом доме как о собственном. Не в течение недели или месяца. Возможно, в течение очень долгого времени.
— Насколько долгого?
— Я не знаю. Ты должна была уже понять за время твоей краткой, полной скитаний жизни: никто из нас не ведает будущего.
— Мне кажется, что все или умерли, или скрываются. Или потерялись или кого-то ждут.
Катулл молчал. Он посмотрел на Амандину, отвел взгляд.
— Ты перечислила все возможности. Но я не мертв. И мадам Изольда тоже, и другие…
— Я знаю, но вы можете умереть завтра, и мадам Изольда может выйти из дома и не возвратиться, потому что бош решил выстрелить в нее, скинуть в канаву и затем засыпать грязью. И где Доминик, и где ваши сыновья? Где мать Соланж? Где я?
Так много Амандина не говорила со дня смерти Соланж. Она, наверное, никогда столько не говорила. Обычно эти имена Амандина произносила про себя. Филипп и Батист, Паула и монастырские девочки. Жозетта. Они проходили перед ее внутренним взором. И Соланж была там. Хеди Ламарр, которая олицетворяла для нее мать, тоже там. Она смотрела на человека, сидящего рядом с ней. Удивлялась, почему он плачет.
— Эту часть твоей жизни мне не рассказывали, Амандина. Я знаю, что ты сирота. И все.
— Я сама о себе многого не знаю, сударь. Почти столько же, сколько написано в моих документах: мать — неизвестна; отец — неизвестен. Я очень беспокоюсь о ней, об отце — меньше. Я никогда не задавалась вопросом о нем, думаю, может быть, из-за Филиппа. Отца Филиппа. Он был священником в монастыре. Раньше я считала, что он мой отец. Так было в раннем детстве. И он как бы стал им. Вы знаете, стал моим отцом. Но, хотя я думала, что игуменья монастыря моя мама, когда я узнала, что это не так, ну, в конце концов, я даже радовалась. Радовалась, что не она моя мать. Понимаешь?
— Думаю, да. Потому что она не была, она не была…
— Как мать. Соланж была. Я думаю, у меня было две матери. Одна умерла, другая потерялась. Я скучаю по той, что мертва, и беспокоюсь о той, что пропала.
— Ты волнуешься за нее?
— Конечно. Разве вы не волновались бы о вашей матери, если бы она исчезла? Я даже не знаю ее имени. Как я найду ее, с чего же мне начать?
— Может быть, это она должна найти тебя.
~~~
Сложенный из круглых серых камней, длинный и низкий дом Катулла — изобилующий бесконечными поворотами, сланцевыми дорожками, ведущими через внутренние дворики к замысловатой формы дверям очередного подвала, кладовой или винного погреба, — был типичным деревенским строением середины восемнадцатого века, жильем процветающего торговца или, в его случае, зажиточного крестьянина, кто предпочитает удобство деревенской жизни на собственной земле и отсутствие соседей. Когда сыновья и дочь жили дома, когда они росли, хотя и без матери, но при помощи бесконечной вереницы тетушек и кузин и, естественно, мадам Изольды — дом был полон веселья. Под низкими потолками у ежегодно беленых стен в каждой комнате горели камины, шторы крахмалились, бережно сохраняемая мебель из красного дерева полировалась, плиточные полы так натирали воском, что по ним опасно было ходить. Везде цветы и цветущие ветви, разнообразные фрукты в вазах, кувшинах и чашах, в буфете тарелки зелено-желтого фаянса, серебро, хрусталь, салфеточки старого кружева — таким был дом Катулла. Пахло ужином и дровами, возбуждающим аппетит тонким ароматом запеченной дичи, свининой, замаринованной в благородном вине с душистыми дикими травами и томившейся в большой черной железной кастрюле Изольды прямо в печи. Двадцать с лишним лет между войнами стали целой эпохой в жизни человека. И в жизни деревни тоже.
