— Тебя тут же запишут в международные террористы! — припугнул я Кешу. — А с тобой, глядишь, и меня. Понимаешь?! Меня и так уже записали в русские фашисты, в национал-шовинисты, в эти хреновы антисемиты, хотя, ты сам знаешь, что я больше всех люблю и уважаю умных евреев, а ненавижу и презираю исключительно русских обалдуев! Кеша, окстись, ежели нам прилепят ещё и этот ярлык, нас же начнут долбить с авианосцев, лазерно-точными крылатыми ракетами и вакуумными бомбами…
Мы сидели в моём московском кабинете, под портретом последнего законного правителя России несчастного Николая Второго, свергнутого, расстрелянного, оболганного, и пытались философствовать о стране, которой не было, и о президентах, которых президентами считали только наши наивные соотечественники. Мне надо было дописывать третий том моей «Подлинной Истории». Мне совсем не хотелось гоняться за призраками. Тем более, я ещё помнил сказку, в которой поганому чудищу отрубали голову, а взамен вырастало две, потом четыре и так далее в геометрической прогрессии. Тем более, что мне удалось выяснить кое-что про витязя Перепутина, медленно сходившего с ума у своего перепутья дорог на виду всего недоразвитого человечества.
— Кеша! — сказал я, вставая с коричневого кожаного дивана, на котором так любил сиживать мой пламенный друг Моня Гершензон, подлинный красно-коричневый национал-большевик и абсолютно махровый русско-фашиствующий скинхед. В эти дни Моня вместе с маои-стами, троцкистами и антиглобалистами из Чёрного Блока подвижнически громил и крушил макдоналдсы в Брюсселе, где опять собралась на сходку-саммит ненавистная всему глобусу «большая восьмёрка». Я слышал, что Моня сам уже стал одним из коммандате «красных бригад» и фюрером уайттпаэуров Фатерляндии, что теперь он сливает их в единую Армию Виртуального Возмездия имени князя Кропоткина, что недалёк час единения с воинами Зелёного Знамени Пророка и большой поход на Вашингтон… Нет, все эти слухи, как обычно, сеяло пере-путинское фээсгэбэ… а реальный Моня наверняка скрывался с бесшабашными талибами где-нибудь в тёмных пещера Торо-Боро или подрывал дискотеки на сиреневом острове Бали. — Кеша! — сказал я, вставая с этого дивана, на котором сиживали все знаменитости нашего времени. — Он мой родственник, понимаешь?
— Кто? — не понял Кеша.
— Калугин.
Кеша посмотрел на меня как на полоумного. Закурил. И тут же загасил сигарету о ноготь, вышвырнул в окно — он знал, что у меня не курят, никто, будь это хоть генеральный президентий, хоть Господь Бог.
— Нам обоим надо ехать на Богамы… лечиться. Ты ещё не видишь эти сволочей во сне?
— Нет.
— А я вижу! Они являются мне каждую ночь! Они строят мне рожи, кривляются, высовывают языки… а этот горбатый херр всё время спускает штаны и показывает мне свою голую, как его плешь, задницу! и ты знаешь, что на ней?! такая же чёртова отметина, как и на его лбу! Они доканают меня, Юра!
— Пить меньше надо… особенно на ночь. Я не шучу. Ты дослушай сперва. У его родного деда Спиридона была родная сестра…
— Ну и что?!
— А то, что её звали Аксинья, а фамилия у неё была Петухова! Усёк?!
Кеша надолго задумался. Потом встал и начал ходить вдоль высоких книжных шкафов туда и обратно. Он усиленно обмозговывал что-то. Наконец сказал:
— Твоя однофамилица?
— Нет, родня… — я ответил еле слышно. Для меня это тоже было не самым приятным известием в жизни.
— Ну и что… — Кеша тяжело и испытующее уставился мне в глаза: — на родню рука не подымается?!
— Народ не поймёт… — ответил я первое, что пришло в голову. Я и сам ещё многого не понимал. Но дальше я сказал ему чистую правду: — Кеша, ты можешь пристрелить меня на месте, но это я порекомендовал его старику Охуельцину в преемники…
Минуту он стоял соляным столпом, эдаким Лотом.
Потом взревел:
— Но почему?!
— Потому что другой родни у меня в верхах не было, — виновато и честно признался я.
Он уже сорвался с места, чтобы задушить, пришибить меня или разорвать на части. Но его отвлек дребезг телефонного звонка. Я поднял трубку. Звонил мой «приятель» из администрации:
— Слушай, — кричал он заполошно, забыв поздороваться, — они тут требуют острова!
— Какие?
— Курильские, блин, какие ещё! Говорят, всё, терпения больше нет, не то, говорят, мы вам «зюйд-вест» устроим! у нас все на ушах стоят, никто ни хера не понимает! у половины наших там интересы и капиталы! макаки узкоглазые! Чего делать-то? Отдавать?!
— А Капутин чего говорит? — переспросил я его в свою очередь. И погрозил Кеше пальцем, мол, погоди.
— Чего-чего! Да он теперь, как чего такое, сразу: нихт ферштеен, блин! моя па рюски не понимает! и в кабинет! и на ключик! а мы ни хера тут по ихнему, по-немецки не понимаем! и переводчиков он всех уволил! министры, блин, дебилы! так отдавать или нет!
— Отдавайте! — сказал я твердо. — Но не даром, цену повыше заломите!
— Ты что, охренел! — заорал на меня Кеша. — Предатель! Я его успокоил:
— Ничего, денежки получим, назад отобьём.
А тем временем Россияния лезла изо всех жил и мощей, чтобы помочь Заокеании разгромить, завоевать и оккупировать страну Талибастан… а заодно и всё оставшееся полушарие восточное. Очень это нужно было Россиянии. Ну просто ничего нужнее не было! Так она любила заокеанскую Амэурыку, так, что прямо в бой за неё готова была пойти… Заокеания поняла всё верно. И сказала: «Ну ты, Россияния, и иди за меня в бой! Я тебе за это полпроцента с процентов по кредитам скину…» Буря ликования прокатилась по Россиянии. «Урр-ря-яааа! — кричали пре-зидентии и корреспондентии. — Ур-ря-я-яааа!!!» И уже предвкушали в экстазе, как их будут любить в настоящем Белом Доме… уж так! уж так! прям, как в романах!
— Он и есть Антихрист! — выкрикнул мне в лицо, брызжа слюной и размахивая руками, Моня Гершензон. Он даже не поздоровался, узрев меня после многих лет разлуки. Он просто дико заорал: — Антихрист!!!
— Да кто же? кто?! — оторопел я.
— Кто, кто… хрен в пальто! — поразился моей бестолковости Моня. — Перепутин! Кто ещё!
Мы стояли посреди Франкфуртской книжной выставки и нас обтекали пёстрые толпы окололитературной публики. Прежде я не встречал Моню во Франкфурте-на-Майне, хотя регулярно посещал эту тусовку ещё с девяностых. Это была главная книжная ярмарка планеты, это был всемирный слёт писателей и издателей. И я, как заводной апельсин, из года в год, из века в век всё катился в её суетный калкан. Катился, зная, что мода на русских писателей и вообще русских в Европе и Штатах давно прошла, что легче бедному еврею пролезть в богатые Аравийские эмираты, чем нашему россиянскому брату-сочинителю на полки ихних букшопов. Правда, ещё на ура шли матерщинники-поставангардисты и изощрённо-скандальные певцы анального секса. Но я никогда не входил в их придворные круги и никогда в их числе не получал госпремий. Моня тем более… Моня был членом Союза щелкопёров-бумагомарателей без году неделю… Позже я узнал, что Моня приехал сюда с делегацией пи-сателей-«деревенщиков», привёз трёхсотстраничную поэму «О, Русь, тряхни власами!», посвящённую извечной борьбе русско-печенежских витязей с международным хазарским сионизмом, что остановились они в гостинице «Россия» у вокзала, где хозяином был наш русский еврей, перебравшийся сюда «прожектор перестройки», что «деревенщики» долгими вечерами и ночами пили с хозяином водку, кляли проклятущих сионистов, от которых просто нигде не было спасу, и плакали по русским берёзкам…
