— По-моему, у вас удачный месяц, — сказал я.
— Да вроде обычный. Эти мелкие засранцы в дождливый сезон обычно валом валят — блин, да я в прошлом июле озолотился. А в этом году дождя нет. Короче, бросай свои кости на стул и давай перетрем.
Таракан все шебуршился, но теперь уже медленнее — точно игрушка, у которой кончается завод. Я откинулся на спинку раскладного стула и приготовился перетирать, что бы это пи значило. Менеджер протянул мне свою визитку, которую я благоговейно изучил, как того требовал этикет, и рассыпался в извинениях по поводу того прискорбного факта, что своих визиток у меня нет. Судя по карточке, менеджера патинко звали Сонг Ли. Он уселся за стол, откинулся на спинку и скрестил руки на груди.
— Зачем ты сюда явился, я знаю, так что давай не будем хреном груши околачивать, — заговорил он с акцентом, который я не смог точно определить. — Много лет твой кореш был сказочным клиентом, и мы ценим его достойный уважения вклад в наши финансы и далее по списку, но пускай он со своим марамойством завязывает. Я в том смысле, что иначе ему кто-нибудь башку по самые гланды отчекрыжит. Я недавно дедушкой стал, так что я теперь не напрягаюсь, эдакая сентиментальная престарелая размазня; но не все такие добренькие. Если Корешок будет продолжать в том же духе, его в порошок сотрут.
— Я не понимаю, что вы говорите. Буквально.
— Слышь, я знать не знаю, какую чушню твой братан тебе впарил, но у нас выбора не было — только взять его за яйца. Можно бы и по-другому все обыграть, но мухоморов звать мне не по нутру. Кому надо, чтобы они тут всю малину перетряхивали и всех строили? Если клиенты это увидят, шарашка наша медным тазом накроется. Но твой друган, не может он так больше мухлевать.
— Мухлевать?
— Другого объяснения нет, — заявил Ли как нечто само собой разумеющееся. — Не знаю, в чем там у него фокус: мы покупаем только лучшие автоматы, и сейчас тебе уже не старые деньки, когда любой вислоухий ловкач с магнитом мог попробовать нас обуть. Но рано или поздно люди все приметят. И это не только я примечаю. Чесслово, у серьезных дядей патинко господин Корешок зарабатывает репутацию того еще попрыгунчика.
Я смотрел на мрачную физиономию Ли и размышлял: а что, если Гомбэй не врал? Может, и правда это его внезапное богатство — просто выигрыш в патинко? Если в драме Миюки — Боджанглз у Гомбэя роли не было, тогда, считай, нее мои теории коту под хвост.
— Знаю, знаю, — продолжил Ли, должно быть неправильно поняв мой ступор. — Ты думаешь: «Доказательств-то нет, покажите-ка мне монету или гнутый гвоздь». Но мне это без надобности. Мы же в суд не потащимся. Корешок это знает. Вот он тебя и послал сюда его яйца подстраховать. Так что можешь чапать прямиком в квартиру 412 в «Садах Риккю», 9-тёмэ, Комагомэ, и все это своему братану выложить.
Ли только что выдал мне адрес Гомбэя? Ли улыбнулся, обнажив потемневшие от никотина зубы:
— Удивлен, что знаем, где его конура? Я же говорю, кое-кто из моих приятелей заинтересовался этой его удачей. Если ему и дальше будет переть такая везуха, они могут просто в гости к нему заявиться. А вот это уже будет невезуха. Опять же идея не моя, я стараюсь притушить страсти, но долго так не протянется. Скажи другану, если он согласится быть тише воды, ниже травы, тогда пусть себе на здоровье играет в «Патинко счастливой Бэнтэн». Он мне нравится, и его психованная лыба — тоже, понимаешь?
— Я ему передам, — сказал я.
Дав мне адрес, Сонг Ли избавил меня от разъездов на мопеде от одного зала патинко к другому в поисках Гомбэя. Я бы его за это расцеловал, несмотря на желтые зубы и все дела.
— Ты ему передашь, — эхом отозвался Ли. — Но он не послушает. Если кто считает, что его фишка — комар носа не подточит, он как глохнет. Если завязать не сможет, ты ему скажи, пусть хоть чуть коней придержит. В отпуск съездит, в залах патинко на Гавайях потусуется, еще какой хренью займется.
— На Гавайях есть патинко?
— Мне откуда знать? Это ж твоя страна.
— Точно, — сказал я, поднимаясь. — Спасибо за понимание в этой неудачной ситуации. И удачи с тараканами.
Ли постучал костяшками по металлическому столу:
— Слишком долго я в этом бизнесе, чтобы в удачу верить. Так господину Корешку и передай.
И менеджер снова продемонстрировал мне желтую улыбку, а на другом конце комнаты подыхающий таракан снова засучил лапками на календаре в финальной попытке сбежать. Люди и тараканы — все одно: кое-кто просто не понимает, что его прищучили.
32 КИТАЙСКИЙ КРЕСТЬЯНИН И ДИКИЕ КОРОВЫ
Во времена, когда Токио еще назывался Эдо. Комагомэ славился вишневыми деревьями, но теперь здесь ничего примечательного нет. В конце концов я бросил попытки найти дом по адресу, который сообщил мне менеджер патинко, запарковал мопед на вершине холма у станции и спросил дорогу у полицейского. У большинства улиц в Токио названий нет, так что объяснять дорогу и следовать этим объяснениям — само по себе искусство, навык выживания в городе, для которого нужна почти фотографическая память, талант к картографии и развитое воображение. Секунды через три коп нарисовал мне карту, где вехами навигации стали мастерская но ремонту великов, ряд торговых автоматов и старая предвыборная агитка премьер-министра.
Комагомэ по токийским стандартам — город-призрак. Никаких огромных универмагов, армий школьников, покупателей или служащих. Нет ни сверкающих джунглей лав-отелей, ни сопурандо, ни залов патинко и караоке-баров. Миновав агитку премьер-министра Койдзуми[75]с его слишком оптимистичной улыбкой и зализанными седыми волосами, я зашагал по узкой длинной улице вдоль рядов закрытых магазинов уцененных товаров. Над головой у меня вытянулись сотни пластмассовых цветочков, тщась создать атмосферу праздничного сезона, но в это воскресное утро праздновать было особо нечего.
Пусть и необычные, объяснения копа оказались невероятно точны. Может, инспектору Арадзиро и его мальчикам в синей форме и не хватает мозгов, чтобы разделать под орех такие запутанные дела, как смерть Накодо и Миюки, но если бы вся работа на месте преступления сводилась только к тому, чтобы знать, как это самое место найти, токийские копы были бы лучшими в мире, без дураков.
По-моему, не такое место Комагомэ, чтобы парень вроде Гомбэя Фукугавы называл его своим домом; хотя опять же — мне сложно представить его где-нибудь, кроме как пустившим корни перед автоматом патинко. Свернув с улицы с магазинами, я углубился в переплетение жилых улиц. Рядом с небольшими многоквартирными домами торчали стойки с кучами великов, а с патио наверху свисали мобили с сохнущим бельем.
