костюм с невыразительным голубым галстуком, затянутым вокруг шеи, на которой странным образом нет следов удушения, с равнодушной вежливостью снисходительно протягивает мне руку и приветливо-небрежно предлагает мне снова сесть. Словно я для него ничто! Все в этом консультанте-призраке выражает лишь плохо скрываемое высокомерие и неадекватную самооценку. О боже! Как же вести себя с ним?»
Виктор почувствовал себя ущербным в своем подержанном костюме. Пару лет назад он приобрел его у кредитора и сегодня надел, стремясь избежать пренебрежительных взглядов, которые все равно ловил на себе. Он чувствовал, как консультант, морща нос, смотрит сверху вниз на его липкие волосы, которые Виктор дома, смочив и напомадив, кое-как зачесал назад, чтобы прикрыть проплешины на затылке. Волосы туго и неприятно стягивали кожу, как шлем.
«Почему я вспомнил о шлеме?» – подумал он. Ответ пришел сам собой: «Когда шлем прочно сидит на голове, бежать уже поздно». Поздно бежать от боя и от страха. Шлем не позволял дезертировать. У унтер-офицеров был такой же напряженный, пустой взгляд, когда они отбирали людей для смертельно опасного задания. Когда Виктора причисляли к слишком апатичным и трусливым для обреченных на смерть передовых частей, он оставался внешне спокойным, ощущая себя опозоренным. Он относился к этому как к неизбежности, не протестовал, не знал, что говорить. Оставался немым под шлемом. Шлем означал «Есть!» в ответ на приказ. Шлем сковывал свободу выбора, как вера сковывает разум. Русским нужно было врезать, без всякого сомнения. Но армия! Армия – это не его. И тут ничего не поделать. У других воевать получалось лучше, чем у него.
Он молча таращился на высокомерный костюм. Молча и с ненавистью. «Как бы то ни было, я ставил на кон свою жизнь ради этого сопляка, и неважно, что ему тогда едва исполнилось несколько месяцев. А он смотрит на меня, как на последнее дерьмо». Его начал мучить метеоризм. Газы прокатились по кишечнику к выходу и обратно, еще раз. С каким удовольствием он бы их выпустил… Нет, он не позволит консультанту торжествовать. «Я заставлю его нанюхаться вони, но не газы под нос пущу, а вобью слова в уши», – подумал Виктор.
Внезапно к нему вернулась речь.
– Вы опоздали на двадцать лет. Почему вы заставляете себя ждать?
– Двадцать лет назад я был спермой в отцовской мошонке, – находчиво и холодно парировал костюм.
Виктор смешался. Действительно, он сказал «двадцать лет» вместо «двадцать минут». Потерял мысль и запутался в словах.
– Разумеется, я хотел сказать «двадцать минут». Это ничего не меняет, мне пришлось ждать вас.
– Извините, – ответил консультант, изображая удивление. Он тут же ухватился за привычные штампы. – Интерес к услугам нашего банка, к счастью, настолько велик, что я должен заниматься и другими клиентами. Вы, позволю себе заметить, слава богу, не единственный клиент.
– А ваш банк, слава богу, не единственный банк, куда можно вложить деньги. Вы, вероятно, забыли, что деньги, которыми вы распоряжаетесь, – деньги ваших клиентов.
– Нет, не забыл. Мне это известно.
– Тогда вам известно, что мы говорим не о ваших деньгах?
– Что вы хотите сказать, господин Хануш?
– Вы смотрите на меня так, будто я вам что-то должен.
– В самом деле? Наверное, я мысленно забежал вперед. Простите.
– Мне не за что вас прощать, и я никогда не буду вам должен. Будьте любезны предоставить мне отчет о моих деньгах, которые я храню в вашем банке. Это вы мне должны, я требую уважения. Понятно? Вы зарабатываете на моих деньгах, а взгляд у вас такой презрительный и надменный, словно это ваши деньги. И я задаюсь вопросом, доросли ли вы до работы, которую вам доверяют, если возомнили, что с таким заносчивым видом можете вызвать доверие. Что, если вы и в денежных вопросах заблуждаетесь?
Виктор раскраснелся. Консультант слегка увял: он не ожидал, что неопрятный тип, каким представлялся ему Виктор, приведет его в замешательство подобными словами. За время обучения он усвоил, что по одежке встречают. Неряшливых и убого одетых нужно быстренько выпроваживать, так учили на занятиях по банковскому делу. Как правило, это некредитоспособные. А хороший клиент – кредитоспособный клиент. Кредитоспособность – это главное. Кредит хотят все, но только кредитоспособные могут осилить проценты и погасить заем. Однако сейчас явно некредитоспособный мужчина утверждает, что банковские деньги принадлежат ему, а не банку. Господин Хубер, деловой человек и консультант в Райффайзенбанке Зеештадта, пришел на встречу с Виктором Ханушом, бывшим представителем Дрезденского банка в Каттовице, неподготовленным. Это было ошибкой.
– Мы делаем все от нас зависящее, – консультант попытался нащупать дорогу в тумане, – стараемся соответствовать желаниям клиентов. Однако прежде чем выдать кредит, мы должны задать несколько вопросов. Вы же это понимаете?
– Я-то понимаю. Вы не понимаете, – ответствовал Виктор. – Всё еще не понимаете, что я не буду брать кредит. Мне он не нужен. Я хочу защитить от кризиса деньги, которые у меня уже есть. Понятно? Я хочу защитить свои деньги от обесценивания или еще чего похуже. Вы что, газет не читаете?
– Читаю. Каждый день.
– Тогда до вас наверняка дошло, что повсюду демонстрации. Студенты устраивают беспорядки. Ведут себя как готтентоты, вместо того чтобы учиться. Швыряются камнями и поджигают магазины. Живут в коммунах и ведут себя как свиньи. Спят друг с другом без разбора. Как тут не испугаться за свои деньги? Раньше всякий сброд, который не желает трудиться, отправляли в рабочие лагеря, чтобы они выплеснули избыток сил в каменоломнях или на добыче торфа. А сейчас они свободно ходят по улицам. Приходится защищаться самому. На государство надежды нет.
– Но при чем тут вклады?
– А вы подумайте! Проделки коммунистов. Русских! Вы поймите! Еще китайцы. Откуда бы взяться коктейлям Молотова у студентов? То-то же! Не купили же они их в торговом центре! Нет! Это все пятая колонна. А что государство? Посылает парочку полицейских с резиновыми дубинками. Разве они остановят русских? Можете это утверждать?
– Нет.
– То-то и оно! А если нестабильность приведет к инфляции или даже денежной реформе? Что тогда? Что будет с моими деньгами? Они пропадут! Понимаете? Обесценятся. Превратятся в бумажки. Я с подобным уже сталкивался, поэтому не собираюсь сидеть сложа руки! Я не наступлю на те же грабли! Хочу вложить свои деньги. С этой целью я пришел сюда.
Господин Хубер встал.
«Если человек вынужден сначала доказывать свою кредитоспособность, – подумал он, – значит, кредитоспособности нет, как бы убедительно ни звучали его аргументы». Прокручивая эти тезисы в подкованном мозгу, господин Хубер, деловой человек, подошел к телефону, одиноко стоявшему на столе с дубовым шпоном, и набрал номер…
