хотелось свернуть этот пергамент, швырнуть его обратно в кучу книг и никогда больше о нем не вспоминать. Он не знал, почему так реагировал, но внутри становилось больно.
Практически так же, как снаружи.
– Ребенок Истинной Крови должен сделать выбор, – продолжал Хайнц, не обращая внимания на состояние Грея. Он повернулся, провел пальцами по краям пергамента, и его лицо застыло каменной маской. – Или чудовище, или люди. И от его выбора зависит судьба Крестейра. Много-много лет назад один мальчик выбрал чудовище. И они изменили мир. Это повторяется раз за разом. Рождается ребенок с особенной душой, особым Даром, и к нему неизменно приходит чудовище.
– И ты думаешь, что это я? – Вопрос сорвался сам, Грей даже не успел подумать о том, как абсурдно это звучит.
– Конечно. Иначе зачем бы мне тебе это рассказывать? – Хайнц улыбнулся.
– Ты опоздал с разговором лет на двадцать. Я уже не ребенок.
– Возраст не имеет значения.
– Тогда почему именно я? С тем же успехом избранным может быть его высочество. Принц тоже выбрал чудовище, а не людей.
– Он не бастард, Грей. – Хайнц продолжал улыбаться, а на Грейдена словно вылили ведро ледяной воды. Он внутренне окаменел, впился пальцами в подлокотник изо всех сил.
– Что за бред ты несешь?
Хайнц еле слышно рассмеялся, прижав острые костяшки пальцев к подбородку. Он изящно наклонился, упираясь ладонью в стол. От диадемы отразилось солнце, солнеч-ними зайчиками перескакивая с книжных полок на пол, его длинные волнистые волосы с шорохом свесились вперед. Грей вжался в кресло с такой силой, словно хотел врасти в него, и уставился прямо в лихорадочно сияющие золотые глаза перед собой.
– Я знаю об этом мире больше, чем ты себе можешь представить, Грейден, – вкрадчиво произнес Хайнц. – Я знаю, кто твои родители, кем они были. Несчастная женщина из Охотников и сам император. Надо же! А самое смешное, что этот случайный союз происходит не первый раз. И не последний. Охотники не такие, как обычные люди. У них у всех есть Дар, потому что на их роду благодать Создателя. А род Диспар, ты и сам знаешь, какой силой крови обладает. Представь, какой человек родится от такого союза?
– Ты свихнулся, – еле выдавил из себя Грей.
– Я? – на тон ниже повторил Хайнц. – А может, это свихнулся весь мир? Может, это весь Крестейр сошел с ума и навлек на себя Инкурсию? Этот мир прогнил. Он заслужил это. Вот. Это докажет тебе, что я прав. – Грех извлек из кармана изумрудный шар размером с куриное яйцо и аккуратно поставил его на стол перед носом Грея. Тот самый, который демонстрировал ему при прошлой встрече в подворотне Флуминскрига.
– Что это? – еле слышно спросил Мастер.
– Твоя память.
Шар все так же сиял насыщенным зеленым цветом, напоминая глаза Фергуса и притягивая к себе внимание. Грейден невольно потянулся к нему рукой, но на полпути замер. Он испытывал одновременно желание коснуться его и отвращение и не мог решить, что из них перевешивает.
Грей ужасно хотел вскочить и убежать. Он кожей чувствовал безумие Хайнца, и от этого хотелось закутаться в очень плотное одеяло, чтобы ничто не могло его коснуться.
Такое же плотное, как плед с бахромой и кистями, который любил накидывать на плечи Фергус, стоя на кухне у окна. На плите подпрыгивал чайник, а он ворчал на промозглую слякоть на улице и спрашивал Грея, не нужно ли ему что-то теплое сверху. Этот плед всегда оставался потом на плечах Грея: тяжелый, пахнущий его парфюмом и маслами для волос.
От воспоминаний Грейдена передернуло. Нога и рука стрельнули болью, и Мастер понял, что никуда он убежать бы и не смог, даже если бы захотел. Он постарался скрыть свое тяжелое состояние как мог, потому что не хотел казаться Хайнцу уязвимым.
С Грехами вообще нужно всегда следить за своими эмоциями. Привыкнув к Фергусу под боком, Грей расслабился и совсем забыл, что он не единственный Грех в Крестейре и что остальные вряд ли будут такими дружелюбными.
Информация в голове не укладывалась. Не то чтобы раньше Грей хоть как-то мог собрать свою жизнь из тех кусков прошлого, что были ему даны, но он тогда не соврал Фергусу и правда думал, что так бывает у всех.
Детство не всегда светлое, чистое и беззаботное, и у многих людей, к сожалению, оно напоминало сущий кошмар. Грейден не считал, что он один такой невезучий. Он знал, что такое могло случиться с любым ребенком, но это не отменяло того факта, что травма есть. И детская психика иногда выбирала самые простые пути борьбы с ней.
Забыть все. Вычеркнуть из своей жизни все те воспоминания, которые приносили эту боль, эту растерянность и горе.
Грей никогда не любил своих родителей. Ощущения того, что он чужой в собственном доме, всегда вводили его в ступор, но та, что называла себя его матерью, сухо гладила его по волосам и говорила, что это переходный возраст и это нормально.
– Это были не мои родители, – едва слышно сказал Грей.
– Да. Не твои.
– Зачем?..
– Ты должен был расти в человеческой семье, Грей. В нормальной обстановке, с отцом, матерью и братьями, сестрами, а не якшаться по всей Равталии за чудовищем, руки которого по плечи в крови.
– Нормальной? – на тон ниже переспросил Грейден.
Хайнц захлопнул рот, точно изумленная птица, вытянулся во весь рост и посмотрел на Грея по-другому, но Мастер уже не обращал на него внимания.
В его голове «нормальность» крошилась под чужой потеющей ладонью, зажимающей ему рот, чтобы он не кричал. Грею всего лишь одиннадцать, он не может дать отпор взрослому человеку и позволяет этим мерзким рукам ломать «нормальность» каждым прикосновением.
– Нормальной обстановке?! – неожиданно даже для себя повысил голос Грейден. Он не понял, в какой момент вскочил и встал, упираясь руками в стол. Стул позади рухнул, по полу рассыпались книги и отметки с золотыми флажками. – Думаю, ты все же в курсе, что там произошло. Ты должен был знать, что все, что происходило за стенами этого дома, отнюдь не нормально!
В это же мгновение со стола покатился изумрудный шар, грозясь упасть и расколоться вдребезги. Мастер рефлекторно выкинул в его сторону руку и крепко схватил, чувствуя холодящую тяжесть. Его настолько поглотила ярость, что он не заметил никакого отвращения и просто сунул шар в карман.
Грея ощутимо трясло. Он практически не чувствовал боли из-за переполняющих его чувств, которым он никогда не давал выхода.
