высочества, и шесть стульев вокруг него. Когда Хайнц жестом пригласил его присесть и занял стул сам, Грей едва смог сдержать вздох облегчения. Он грузно опустился на свое место, вытянул больную ногу и осторожно выдохнул, стараясь сделать это незаметно. От боли на спине и шее выступила испарина, стало душно, но он привык терпеть это, поэтому просто игнорировал. Хайнц сложил бледные ладони на столе, понимающе улыбаясь, и очень захотелось швырнуть в него лежавшими на краю стола свитками.
Грейден позволил себе оглядеться. Практически все стены были заставлены книжными шкафами, забитыми книгами различной степени древности. Свободные клочки стены завешаны гобеленами и картинами разных размеров, иногда налепленными одна на другую, а потолок расписан под звездное небо. На одной из картин Грей заметил то же изображение белоснежного голубя, за которым тянулись черные и серые руки, на другом голубь был заперт в округлую темную клетку. Грейден сглотнул вязкую слюну, запрокидывая голову, чтобы разглядеть картины выше, подвешенные под потолком.
Они все имели одно содержание, но писали их разные художники. На самом большом полотне хаотичными штрихами были изображены множество мертвых, иссохших деревьев и подвешенные над ними клетки с белыми птицами. Картина вызывала неясную тревогу и странные вибрации кристалла, хотя Грейден не мог сказать почему.
– Говорят, у Грехов нет душ и после смерти они рассеиваются туманом, – внезапно произнес Хайнц.
Грейден перевел взгляд на него, впиваясь пальцами здоровой руки в лакированный подлокотник с мягкой вставкой из шелка.
Хайнц сидел, устало привалившись к спинке стула и скрестив руки на груди. Его глаза бездумно блуждали по полкам с книгами и гобеленам.
– Но на самом деле это неправда. Сущность Греха после изгнания забирают в Мир Теней, Срединный Мир. В сад Королевы. Видишь те мертвые деревья? В каждом из них заперт Грех. И у них нет права на перерождение. В отличие от Избранных.
– Избранных? – непонимающе нахмурился Грей.
– Да. Из пророчества.
– Какого еще пророчества? – Мастеру казалось, что он попал в сон собаки и вокруг все нереально, как и странные слова Греха.
– Ты не знаешь? – Хайнц посмотрел на него так, будто Грей заявил, что Создатель вернулся и пребывает в резиденции Севернолесья.
– Нет. А должен?
– Ты правда не знаешь? – Хайнц продолжал сидеть с крайне обескураженным видом.
– Стал бы я спрашивать, если бы знал? – Грей едва сдерживал рвущееся наружу раздражение. Мало ему было того, что он очнулся не у себя дома, рядом с врагом, не зная, где и как Фергус, так еще и загадки теперь разгадывать.
– Но Фергус ведь… Я думал… О, сейчас! – Хайнц подорвался с места как ошпаренный. Выражение его лица менялось с ужасающей частотой, будто он сам с собой не мог договориться, что чувствовать. Он молнией проскочил мимо Грея и принялся рыскать в ворохе сваленных свитков, книг и бумаг на комоде. Мастер почувствовал запах сухого пергамента, розы и почему-то паленой плоти.
– Вот оно!
Хайнц вернулся, сдвинул карту со стола с такой силой, что все отметки с флажками и золотыми конусами рассыпались на столешнице и на пол, затем взял огромный свиток и раскатал прямо перед Греем.
Грей дернулся от неожиданности и вжался в спинку стула, поскольку Хайнц был слишком близко.
– Как же я сразу не догадался? Ты просто не знаешь. Но вот! Вот, читай! – Хайнц шлепнул ладонью по пергаменту, поднимая бумажную пыль, затем ткнул пальцем в начало строки едва заметных букв и изображений. Рукав его рубашки задрался, и Грей увидел, как буквально приварился к его коже красивый серебристый браслет. Кожа под ним была черная, обожженная, но Грех будто этого не замечал. Видимо, это украшение нравилось ему слишком сильно.
Мастер чуть двинулся вбок, чтобы Хайнц не касался его даже одеждой. Внутри все сжалось до размера игольного ушка, и в этом пространстве отчаянно пыталось биться его сердце. Чтобы прийти в себя, Грей попробовал посчитать рассыпанные иголки на столе, вспоминая совет Фергуса, и тут же сам на себя выругался.
«Тебя нет рядом, и ты все равно повсюду, Фергус!»
Хайнц продолжал стоять рядом, упершись ладонью в стол, и смотрел на Грея так, словно от его слов зависела судьба мира.
Грей считал иголки на столе. Через окна, расположенные под потолком, проникал солнечный свет, подсвечивая пыль в воздухе и играя на золотой отделке макета мира, подвешенного к стене. Хайнц напряженно ждал, и затянувшаяся между ними тишина давила. Грей восстановил дыхание, взял себя в руки и, чуть склонившись к столу, принялся читать:
«Однажды в мир придет ребенок Истинной Крови, что обретет Ключ и, повернув его в замке, либо откроет, либо закроет Врата Исподы Крестейра.
Он отвернется от людей, как люди отвернулись от него, и толкнет чашу Равновесия.
Ребенок, что выберет Чудовище».
Последние слова зазвучали голосом Хайнца, сорванным и благоговейным, а затем Грех театрально отклонился от стола и отвернулся, тяжело дыша.
Грейден напрягся, продолжая смотреть то на его сгорбленную спину, то на свиток, раз за разом цепляясь глазами за слова.
Свиток был очень старым, пергамент от времени поистерся, но, видимо, до того, как Хайнц запихнул его в кучу бумаг на комоде, бережно хранился. Наверху были изображены золотые сады Алторема, осыпающиеся краской на полотно, внизу было нарисовано Инферно с его подвешенным черным замком.
И опять белоснежные голуби в клетках и черные мертвые деревья.
Грей не знал, чего Хайнц от него добивался, показывая этот текст. Он понимал, что перед ним пророчество Крестейра, что это подлинник. Даже кристалл реагировал на этот пергамент слабой вибрацией, и Грей схватил его здоровой рукой и сжал изо всех сил, чтобы тот успокоился. Он прочитал текст снова. И снова.
– Ребенок из этого пророчества и есть Избранный? – осторожно начал Грейден, решив двигаться первым в этом непростом разговоре.
Хайнц обернулся, растерянно оглядел его, а потом резко собрался и потер израненную браслетом руку, отводя взгляд.
– Да. Баланс Крестейра, его целостность держится на этом. Раз в поколение появляется ребенок особой крови, Истинной.
Грейдену почему-то стало не по себе. Он никогда раньше не слышал об этом пророчестве ни от кого из Мастеров или служителей Создателя, не читал в книгах, но внутри все тревожно скручивало от дурного предчувствия. Как будто это все имело прямое к нему отношение. В голове всплыло воспоминание о разговоре с Мейбл на балконе, еще в Флуменскринге. Девушка тоже рассказывала ему о каком-то ребенке, но Мастер не знал, имеют ли две эти легенды связь между собой… В голове все перемешалось. Больше всего на свете Грею
