на наши сообщения с Мукденом; а во-вторых – весьма сильной тактической позицией для нас, на которой можно было бы дать сильный отпор наступающей армии Куроки».
«Поэтому командующий армией, во время пребывания своего у форта № 4, послал около 6 час. вечера приказание генерал-майору Самсонову немедленно выступить, занять копи с целью охранения как их, так и левого фланга XVII армейского корпуса, равно и для производства широких разведок на юг к р. Тайцзыхэ и на восток. Около 7 часов вечера отряд генерал-майора Самсонова выступил по назначению».
«Так как, ввиду ясно обнаружившегося наступления противника на Янтайские копи, центр тяжести положения данной минуты привлекался к ним, то и отряду генерал-майора Орлова, – коему ранее было предписано следовать в Чжансутунь на соединение со сводной бригадой генерал-майора Экка, – задачу пришлось изменить. Теперь этому отряду, силою в 12 батальонов, 20 орудий и 3 сотни, было поставлено целью обеспечение левого фланга армии, для чего отряду следовало выступить с рассветом 19 августа к Сяотальенгоу, выяснить направление движения и силы противника и действовать на его правый фланг, а в случае превосходства его сил отходить в направлении к ст. Янтай».
Этим экстренным распоряжениям вполне справедливо придавалось такое значение, что отряд генерала Самсонова направлен был в Янтайские копи даже ночным маршем, чтобы предупредить там появление японцев. В составе 19 сотен и 6 орудий отряд выступил в 7 час. вечера 18 августа и около 4 часов утра 19 августа прибыл в Янтайские копи.
Из сказанного видно, что спешное сосредоточение войск к Янтайским копям было сделано исключительно на основании моей телеграммы. Этого мало. Из официального донесения Куроки[31] видно, что переправа его у Канквантуня совершилась действительно только около 11 час. дня 31 августа (18‑го ст. стиля); следовательно, телеграмма ротмистра Каменского должна была быть первой и иных донесений и быть не могло[32].
Как ни хорошо или плохо действовал отряд генерала Орлова, но ясно как день, что ко времени наступления Куроки 19—20 августа на тыл нашей армии он вместо пустого пространства встретил на открытом прежде пути значительные силы всех родов оружия. Бывшая здесь опаснейшая пустота была уже заполнена; между тем японцы мечтали, согласно выработанному заранее плану, что «Куроки, имея в руках всю свою армию и при содействии бригады Умецавы из Бенсиху, может бросить 50 000 испытанных и победоносных войск на русские сообщения». Вот что повествует генерал-лейтенант Гамильтон, находившейся 31 (18) августа при штабе армии Куроки:
«Куроки сияет. Великий момент его жизни наступил. Ему остается лишь прорваться через Манджуяму и сопку 131, чтобы сесть верхом на линию железной дороги, которая ясно виднеется отсюда в западном направлении за деревней Сыквантунь. с ее длинными поездами, хлопотливо увозимыми на север. Некоторые из штаба напомнили мне (как будто мне нужно было напоминать), что сегодня годовщина Седана. Как будет странно, если история повторится. Надежды японцев велики, и все кажется им возможным. Я послал следующую телеграмму: «1 сентября. С прошлой телеграммы шесть дней и ночей непрерывный упорный бой, марши, укрепление позиций. Войска без сна три ночи, но Куроки не дает неприятелю отдыха и переправой Тайцзыхэ открыть прекрасные виды на будущее, полное обеспечение большой победы».
«В 1 ч. 50 м. пришло донесение, написанное в несколько тревожных выражениях, из которого усматривалось, что русская колонна, длиною в две мили, надвигалась из окрестностей Янтайских угольных копей и угрожала охватить правый фланг армии».
«Подобное известие не соответствует убеждению, будто русские находятся в полном отступлении, и я замечаю большую перемену в настроении всех приятелей. Генерал-лейтенант Инуйе, начальник 12‑й дивизии, советует Куроки приостановить свое наступление на запад, пока не будут приняты меры, чтобы выяснить вполне значение этого угрожающего движения на север…»
Теперь представим себе положение нашей армии 19, 20 и 21 августа, прикованной боем у Ляояна, если бы Куроки не встретил у Янтайских копей никаких наших войск и нашел бы свободной дорогу к нашей железнодорожной магистрали, до которой оставалось 3—4 часа пешего марша, и принимая во внимание, что передовые части 1‑го Сибирского корпуса появились здесь только к 2 час. дня 20 августа.
Итак, из всего сказанного можно прийти к следующим выводам:
1) При наличности обстановки 18—20 августа на фронте копи Янтай – ст. Янтай армии нашей грозила большая опасность и
2) опасность эта была предотвращена мерами командующего армией, принятыми на основании полученной от меня телеграммы.
По моему скромному разумению в приведенных мною данных заключается центр тяжести всего исхода операции под Ляояном, и они обязательно должны были найти себе место в официальном отчете; между тем об этой телеграмме не упоминается вовсе, точно внезапные распоряжения в 6 час. веч. 18 августа подсказаны наитием свыше[33].
Есть французская поговорка «qui s’excuse s’accuse»[34], и на этом основании я мог бы вовсе не касаться боевой деятельности Псковского полка в бою 20 августа под Янтайскими копями: доблестное поведение полка в этот день стоит совершенно вне всяких разговоров, так как оно устанавливается документально по времени и пространству и вполне признано впоследствии командующим армией. Но мне хотелось установить значение факта неизмеримо большей важности: это то, что нашей армии под Ляояном угрожала катастрофа, которая косвенно была предотвращена благодаря моей телеграмме генерал-адъютанту Куропаткину 18 августа. Все же, раз коснувшись событий этих дней, позволю себе упомянуть еще и о следующей необходимой поправке: о действиях Псковского полка 20 августа в отчете генерала-адъютанта Куропаткина сказано, что «полковник Грулев, получив через командира Инсарского полка приказание отступить, несколько замедлил отход и дождался прибытия 2‑го Восточно-Сибирского стрелкового полка». Выражение «несколько замедлил» едва ли тут уместно, если отступить мне приказали в час дня, а я отступил в час ночи. Данные времени и пространства подлежат измерению и могут быть установлены точно. Так что и с этой стороны Псковский полк никоим образом не заслужил ни малейшего упрека.
На обратном пути в полк я заехал в штаб корпуса, где, по-видимому, были поражены моим непрезентабельным видом.
– Да что с вами, ведь на вас лица человеческого нет? – встретил меня командир корпуса. – Ступайте раньше всего отдохните час-другой.
Действительно, я чувствовал себя прескверно. Предел невероятного физического утомления давно уже был превзойден в течение двенадцати дней боев и походов, во время которых можно было лишь урывками пользоваться часами для сна, пищи или отдыха. А тут еще нравственная пытка совершенно незнакомого свойства, точно свалившаяся с неба…
Я воспользовался любезным предложением отзывчивого сердечного начальника, зашел к своему другу М.К. Д-су, завалился у него
