сунули связку вяленой рыбы, охотничий нож и торбу ячменя. Мир не без добрых людей, не каждый в лихую годину оборачивается волком.
Глава XXXVIII
Дома
То, что они не одни скрываются в лесу, Зорька с Нежкой приметили давно. Слышали в отдалении стук топора, струился над вершинами деревьев легкий дымок. Но никто не являлся и не мешал, скитальцы сторонились друг друга, выживая каждый в своем углу. Сначала было боязно, и спали с топором под головой, потом успокоились, привыкли. Была мысль, что ежели у тех закончатся припасы, не придут ли отбирать? Не пришли, и то ладно. Разъединила беда людей, раскидала по диким краям.
Но сегодня от реки мужской хрипловатый голос прокричал:
— Эй, мы в Юрьев уходим!
Зорька осторожно подошла к краю обрыва. Внизу вдоль реки бабы тащили три возка, рядом бежали дети, последним шел старик, подталкивая крайний воз.
— Река разольется, не выберетесь! — предупредил он соседку.
— Нас подождите! — отозвалась Зорька, и они с Нежкой кинулась спешно собираться.
Вытащили из избушки сани, приторочили мешок, где среди кусков льда лежали остатки коровы. Нежка посадила девчонок на вытертую потерявшую былую добротность меховую подстилку, Михалко закинул рядом оставшиеся пожитки. Можно ехать.
Корову они закололи давно. Она, кормилица, пала не напрасно, позволив выжить отчаявшимся людям. Любава захворала, совсем ослабла, горела свечечкой да беспомощно сверкала синью больших очей. Нежка сама осунулась, поникла, предчувствуя неотвратимое горе.
— Кормить, кормить досыта надобно, — не сдавалась Зорька, заливая по ложечке больной наваристую мясную похлебку, а еще отвар из еловых иголок, чтоб зубы не расшатались. Кору с молоденьких веточек заставляла грызть все семейство, малиновый стебель кипятком обдавала, так ее когда-то учил отец, вот и пригодилась наука.
И девчушка выжила, пошла на поправку, со щек пропал болезненный румянец. Костер горел день и ночь, чтобы коварный холод снова не навалился на слабенькую грудь. Увидит кто из чужаков дым, так что ж, здесь уж выбирать не приходилось.
То все прошло, теперь приютивший беглецов лес остался позади, обоз пробирался к восходу, домой… А что там, дома? Тревога усиливалась с каждым шагом. Надо готовиться к худшему. Выжил ли Кирша? Могло же произойти чудо? А вдруг последние защитники прорвались сквозь закатные ворота и так же ушли к лесу. Малая надежда, а все же. Жив ли? Сердце молчало.
Солнце съедало снег, толкать полозья становилось все труднее, грязь налипала, приходилось всякий раз оттирать ее мочалом из сухой травы. Прав старик-сосед, засиделись, давно надо было выезжать.
Град они увидели издали. Бабы завыли, выпуская наружу скопившиеся страх и отчаянье. Юрьева больше не было. Остатки обуглившейся городни, а за ней ничего, чернота вместо изб, только на холме бывшего детинца кособочилось единое прясло крома да возвышался посеревший Георгий без купола.
— Вернулись, — перекрестился старик.
— Есть ли там кто живой? — беспокойно оглянулась на Зорьку Нежка.
— Мы живые.
Ноги сразу повели к посаду, туда, где когда-то была счастлива. Все теперь казалось другим, словно в дурном сне — пепел и смерть. Чувства притупились, очи стали равнодушными, мертвые не пугали, они уж в раю, а плоть уйдет в землю, прорастет новой травой.
Где же двор? Который? Зорька долго блуждала, не узнавая улиц. Сделала круг, поворотила к торгу, снова вернулась. Да вот же она, родимая калика! Надо же, только она и уцелела. Зорька ее отворила и вошла, хотя можно было просто обойти. Ни дома с крепким крыльцом, ни подклетей, ничего больше не было. Хозяйка долго стояла, глядя на свое сгоревшее имение, потом ноги подкосились, она упала на колени и начала судорожно рыдать, первый раз за столько дней и ночей. Держалась, думала, что очерствела, ничто уж не сможет тронуть, все уж повидала, а тут прорвало, и не остановить. Где Осьма? Где дед Фрол? Может, здесь, под обугленными руинами. Она разберет, она их поищет. Надобно погрести тела, как положено.
— Тетенька Зоряна, еле нашел тебя по следу. Пойдем, мамка зовет, — робко позвал от калитки Михалко. — Наши в детинце теперь живут, там землянки роют.
— Сейчас, сейчас, Михайлушка, — Зорька тяжело поднялась. — Сейчас. Тут подпол был. Надобно еды поискать.
Божья милость, все запасы остались целы, никто не забрал, видать, слишком быстро сюда добрался огонь. Главное — зерно мыши не подъели, будет чем отсеяться. Отобрав в мешочек крупы и прихватив горшок с топленым маслом, Зорька на всякий случай все ж завалила вход горелым бревном и заровняла следы.
— Пойдем, — взяла она племянника за руку.
И чудного узорочьем Георгия в былом величии тоже больше не было: низ крепко закоптило, до угольной черноты, языки пламени серыми полосами вылизали стены, обогнули закомары, дотянулись до самого венца барабана, где раньше начинался купол. Зорька зачерпнула рукой горсть талого снега и потерла райскую птицу, сажа отскочила, птичка глянула на свою благодетельницу каменным оком.
Двери собора, обитые железом, уцелели. Какие-то мужики пытались вскрыть их, работая топорами.
— Ловчее, ловчее. С того края поддевай, — командовал высокий, крупный дядька.
— Может, бревном вышибить? — предлагали другие.
Зорька снова зачерпнула снег, и не обращая ни на кого внимание, принялась тереть птицу. Вот уже и крылышко побелело, нужно продолжать.
— Зоряна? — раздалось за спиной.
Зорька развернулась. Пред ней стоял Дедята, словно дух, явившийся из другой жизни. Да нет, живой, во плоти. Все такой же статный, кудрявый, румяный, только борода стала гуще да щеки округлились.
— А я гляжу, ты — не ты, — смущенно улыбнулся он.
— Грабить нас пришли, — холодно отозвалась Зорька прежнему возлюбленному, указав на стоявшую поодаль телегу, полную чужого добра.
— Что ты, мы ж мертвых погрести, как положено… а то так, — кашлянул он.
— Как?
— Ну, им то уж не надобно, а нам за труды, не больно-то приятно мертвецов таскать. Отец сказал — поезжай, хоронить некому, — Дедята смял в руках войлочный клобук. — А чего это у тебя на щеке такое, поранил кто? — указал он пальцем.
— Корова боднула, как резали, — с вызовом посмотрела Зорька ему в лицо.
— Эк-то неосторожно, рубец какой, еще б чуть-чуть, и без ока осталась бы. А у дядьки Крыжа все ладно, все живы здоровы, так вот… А меня оженили, Младу помнишь ли, Косыни дщерь? Сынок у меня. А сама-то как? Мужата ли?
— Эй, Дедятко, чего там застрял, иди подсобляй! — позвали от соборных ворот.
— Да то-ж Зорянка наша, не помните? — оправдываясь, побежал к землякам Дедята.
Ворота все ж выломали, начали выносить мертвых. Тела сильно попортились, и не признать, но Беляну Зорька угадала сразу, и могучего Боряту, с
