Часть I. Зима
Пролог
– Опять на башню костровую лазила! – отец сурово сдвинул брови, – Девка на выданье, а по стене крепостной словно коза скачешь. Надо мной уж вся застава потешается.
– Батюшка, да я же ненадолго, только одним глазком на тот берег поглядеть, – девушка виновато улыбнулась, пряча глаза под густыми ресницами.
– Чего ты там не видела?
– Снег новый выпал. Смотри, как сверкает. Красиво! – девица мечтательно посмотрела в оконце бойницы. – А Купава мне на Святки нагадала, что оттуда из-за Вороножа мой суженый приедет.
– Выдрать эту вертихвостку нужно, чтобы глупости не каркала! Упаси Господь! – отец трижды широко перекрестился. – Со степи к нам только горе да смерть приходят. Хорошего с того берега не жди. На полуночи1 жениха будем искать.
– Так там только дубы да осины. Лес кругом, какие уж женихи? Бортники пронские али лешаки? – дочь презрительно вздернула нос.
– Дура, за этим лесом в стольном Переяславле суженый твой, тетка уж наверно подыскала добра молодца. А лес этот не просто дубы да осины, это броня княжения нашего. Заставы да лес густой – рязанской земле защита. Поняла?
– Поняла, – вздохнула девица. – А суженый мой все равно оттуда приедет, – тихо, чтобы отец не услышал, прошептала она в снежную даль.
Глава I. Беглецы
1
15 декабря 1288 г.
Вот уже двое суток рыльские и липовецкие дружины уходили от погони, упорно продвигаясь на восток по тяжелому, успевшему слежаться январскому снегу. Вои2 жмурили глаза от степного солнца, устало терли побелевшие от шального ветерка носы и щеки. Верховые все время норовили оторваться от обоза. Сотники орали, разворачивая их назад.
Лошади из последних сил перебирали ногами, натужно хрипели, отплевываясь пеной. Полозья жалобно скрипели в такт ударам слабеющих копыт.
Первое время беглецы беспрестанно оглядывались на закат, туда, где из-за окаема3 мог появиться стремительный легкий враг. Но постепенно усталость начала притуплять чувство опасности, без сна и отдыха ни люди, ни животные не могли выдержать долго. Короткие остановки только еще больше отнимали силы, каждый раз подниматься на ноги и садиться в седло становилось все труднее и труднее.
– Нужен привал, скоро кони начнут дохнуть, почему не останавливаемся? – ворчали отроки4.
– Нельзя, – объясняли бывалые ратники, – небо ясное, метели не жди. Следы на старом снегу хорошо видны. Уж бегут псы по наши души, оторваться надо, а там и передохнем.
И только на закате, когда пала первая лошадь, князья дали добро разбивать стан. Дружины спустились на дно широкой балки, поросшей раскидистым кустарником. Вои кинулись безжалостно ломать тонкие промерзшие ветки, собирать в охапки, торчащие из-под снежной корки сухие стебли трав. И вскоре над оврагом вместе с сизым дымком поплыл домашний запах наваристой каши.
Демьян вскарабкался наверх и встал рядом с дозорным. Он тоскливо смотрел, как огненный шар падает за меловые холмы. Зимнее солнце умирало, заливая все вокруг алой искрящейся кровью.
– Эко-то закат разыгрался, под утро мороз придавит, – самый опытный из воев Демьяна Горшеня приложил к глазам ладонь. – Нам бы вьюга теперь не помешала, – продолжал он рассуждать, – да видать ясно и завтра будет.
Молодой боярин молчал, поглощенный своими горькими мыслями: «Горит как, очам больно смотреть. Может это Бог мне знак подает, что Ольгов мой родной пылает. Городня5 занялась, отец среди пожарища с разбитой головой лежит, а я здесь! Бегу как тать6 вместо того, чтобы рядом с ним на стену встать, мать да сестер заслонить. Коль погибнут, как жить-то дальше? Землю топтать, а они в той землице уж лежать будут…»
– Да, не переживай ты так, Демьян Олексич, вон на тебе лица нет, – старый вой успокаивающе положил ладонь на плечо боярину. – Все у них хорошо будет, живы-здоровы останутся, – прочитал дозорный горькие мысли своего хозяина. – Не станет Ахматка земли разорять, мы ему нужны, на князей наших злобу затаил, а города жечь ему не с руки. Он магометанин7, торговый человек, выгоду свою блюдет. Разоришь посады, ногайцы добычей все себе заберут, а с кого и какой потом выход8 брать? А уж откуп Ногаю заплачен, серебро Ахматка свое кровное отдал, чтоб баскаком стать. Чем опять короба набивать, если всех данников татары в полон уведут?
– Правда так думаешь, али меня жалеешь? – в глазах у Демьяна забрезжила надежда.
– Правда, правда, у меня ж там тоже семья осталась. На все воля Божия, уж изменить мы ничего не можем. И себя не кори, ты не хозяин жизни своей, у князя на службе. Князь сказал – едем, так и поехали, а остался бы дома – бесчестие и тебе, и батюшке.
Тревога начала спадать. Горшеня всегда мог найти нужные слова, да и делом выручал не раз. Во всех сечах Демьян мог и не оборачивать головы, у левой руки неизменно, прикрывая плечо и спину, стоял опытный вой.
И отец Горшени, и дед, и прадед, да и другие предки в глубине веков все трудились в Курске гончарами. И Горшене крутить бы гончарный круг, выставляя заезжим смердам тонкостенные кувшины на зависть их толстопузым домашним горшкам, но, когда он еще лежал в колыбели, с востока пришел Батый. Старый мир был сметен жестокой степной волной. Дружины местных князей заметно поредели. Воеводы стали зазывать в отроки посадских сынков. И повзрослевший парнишка в тринадцать лет попал в отряд к ольговскому боярину, деду Демьяна. Родовое ремесло обратилось кличкой. Теперь рядом с Горшеней воевал его пятнадцатилетний сын Фролка, которого с первых же дней появления в дружине перекрестили в Горшеньку.
– Отчего сам в дозор встал? Пусть бы молодые постояли, – сочувственно упрекнул воя Демьян.
– Настоятся еще, ночь впереди, – отмахнулся Горшеня.
– Демьян Олексич, каша поспела! Все ждут, без тебя не едят, – к ним карабкался шустрый молодой ратник Нижата, лицо парня было вымазано сажей, видать его черед был кашеварить.
– Иду! – крикнул ему боярин. – Скажу, чтоб тебе сюда подняли, – обратился он к дозорному.
– Благодарствую, – кивнул Горшеня.
Демьян стал спускаться на дно оврага. Стан, еще совсем недавно суетившийся растревоженным муравейником, теперь умиротворенно сидел у костров, часто работая ложками. И только люди Олексича нетерпеливо поглядывали наверх, не притрагиваясь к котлу. Устыдившись, боярин ускорил шаг.
2
Ночь спускалась в овраг, окутывая сонный лагерь плотным
