ли он под мягким бархатом или на позолоченном возвышении или поднят на украшенных драгоценными камнями мечах, — он остается самым горьким, пусть и молчаливым упреком в адрес всех абсурдных идей о равенстве, столь распространенных среди смутьянов. — Бошелен отхлебнул вина. — Труп может быть другом лишь облеченного властью. Подобно наложнице, холодной любовнице, костяному штандарту, трону из липкой плоти. — Он поднял кубок. — Выпьем же за трупы, друзья мои!
— Угу, хозяин, за это точно стоит выпить, — рыгнув, сказал Эмансипор с дальнего конца стола.
Клыкозуб помедлил, почти касаясь кубка губами, и повернулся к Ризу:
— Уважаемый Бошелен, вы позволяете своему слуге столь грубо вас прерывать?
— Я его балую, это верно, — ответил Бошелен. — Но что касается данной темы, то Риз в ней, можно сказать, специалист. В моряцком сообществе он известен как Манси Неудачник, во всех морских путешествиях его преследует всевозможные злоключения. Так ведь, Риз?
— Угу, хозяин. Любовники из нас с морем никакие, это точно. Можно мне еще вина?
— Похоже, вам несколько не по себе, любезный Риз, — заметил Бошелен. — Возможно, продрогли на холоде?
— Продрог? Угу, хозяин, до самых белых корней моей седой души, но глоток вина вполне меня исцелит. Повелитель Клыкозуб, благодарю вас за эскорт, который вы мне предоставили. Иначе я вряд ли бы выжил.
— Какие-то неприятности в селении? — спросил Бошелен.
— Кое-какие были, хозяин, но я от них сбежал, а остальное не важно.
— Дорогой господин Риз, — промолвил Клыкозуб, — если вы испытали в Спендругле какие-то неудобства, приношу вам свои извинения.
— Мой повелитель, есть кое-что, чего никому не следует видеть, а у того, кто сие узрит, жизнь становится короче на десятилетия. От такого дрожь пробирает до костей, а перед глазами встает тень Худа, и человек потом какое-то время сам не свой. Так что благодарю вас за теплый очаг, полное брюхо и здешнее вино.
— Хорошо сказано, — кивнул Бошелен.
Клыкозуб с деланым удовлетворением улыбнулся.
Разговор на другом конце стола вернулся к обсуждению тирании и прочего, и Эмансипор откинулся на спинку стула. Он невольно вздрогнул, вновь вспомнив увиденное в спальне Фелувил. Те рты явно были позаимствованы у других людей, других женщин. Отрезанные и вновь пришитые на… хотя, с другой стороны, он видел зубы и языки. Нет, решил Манси, что-то тут не так.
Достав трубку, Риз набил ее ржаволистом и закурил, наблюдая сквозь клубы дыма за писарем Грошемилом. Тот сосредоточенно царапал своей палочкой, заполняя одну за другой восковые дощечки, содержимое которых ему, вероятно, предстояло перенести на пергамент добродетелей его повелителя. Жизнь, угодившая в ловушку букв, выглядела пугающей, и вряд ли в существовании под властью безумца имелись положительные стороны. Эмансипор радовался, что не находится на месте Грошемила. Его собственная жизнь в роли слуги сумасшедшего господина и его столь же безумного товарища явно была намного лучше. Нахмурившись, Риз потянулся к ближайшему графину с вином.
«Вот что действительно ужасно — так это безумцы во власти. Кто решил, будто это хорошая идея? Полагаю, боги, но они еще безумнее, чем все остальные. Мы живем под непредсказуемой пятой безумия, так стоит ли удивляться тому, что мы пьянствуем или еще что похуже?»
В дальнем конце стола улыбались безумцы — даже Корбал Брош.
«Кажется, мне хочется кого-то убить», — подумал Эмансипор.
— …самый восхитительный принцип, — говорил тем временем его хозяин. — Вы полностью последовательны в том, чтобы вешать каждого посетившего ваши владения чужака, сударь?
— По большей части — да, — ответил Клыкозуб. — Естественно, бывают исключения. Потому вы и присутствуете здесь в качестве моих гостей.
— В таком случае, сударь, — промолвил Бошелен, слегка наклонив голову, — вы ведете себя неискренне.
— Прошу прощения?
— Ты отравил нашу еду, — все так же улыбаясь, сообщил Корбал Брош.
— Желтый паральт, — кивнул Бошелен. — К счастью, как я, так и Корбал давно привычны к данному конкретному яду.
Эмансипор поперхнулся вином и с трудом поднялся на ноги, хватаясь за виски:
— Меня отравили?
— Успокойтесь, Риз, — сказал Бошелен, — я уже несколько месяцев подмешиваю в ваш ржаволист разнообразные яды. Вы вполне здоровы, по крайней мере для человека, который ежедневно потребляет всевозможную отраву.
Эмансипор снова упал на стул:
— Ну… тогда ладно.
Он с силой затянулся трубкой, яростно глядя на Клыкозуба.
Повелитель какое-то время сидел не шевелясь, а затем медленно поставил кубок на стол.
— Уверяю вас, — произнес он, — я понятия об этом не имел. Придется поговорить с поваром.
— Несомненно. — Бошелен встал. — Но надеюсь, лишь после того, как я смогу посетить вашу прекрасную кухню. Мне все еще хочется заняться сегодня кое-какой выпечкой, и, обещаю вам, у меня нет ни малейшего резона добавлять яд в плоды моих усилий, что я докажу вам при первой же возможности, съев любой кусочек по вашему выбору с блюда приготовленных мною лакомств. — Он потер руки и широко улыбнулся. — Воистину, я снова чувствую себя мальчишкой!
— Мне крайне жаль, что мы больше не доверяем друг другу, — вздохнул Клыкозуб; на его высоком лбу проступили капельки пота.
— Ничего страшного, сударь. Все забыто, уверяю вас. Разве не так, Корбал?
— В смысле?
— Я говорю про яд.
— Про яд? А что с ним? Я хочу пойти взглянуть на трупы. — Он принюхался. — Тут раньше жила ведьма.
Клыкозуб моргнул:
— Да, какое-то время назад и в самом деле жила. Ее звали Хурл. Как необычно, Корбал, что вы можете до сих пор ощущать присутствие самой слабой ауры.
— Чего?
— Ну, я имел в виду, что вы все еще можете ее чуять.
— Кого? Бошелен, а на печенье будет глазурь?
— Конечно, друг мой.
— Это хорошо. Я люблю глазурь.
Мгновение спустя повелитель Клыкозуб, дрожа, препроводил Бошелена в кухню. Корбал Брош накинул свой тяжелый плащ и, продолжая улыбаться, направился в сторону ворот.
Эмансипор налил еще вина и взглянул на писаря:
— Грошемил?
Бедняга потирал руку, которой до этого писал. Он кивнул, настороженно посмотрел на Эмансипора и поинтересовался:
— Твои хозяева… кто они такие, во имя Худа?
— Полагаю, можно назвать их искателями приключений. Для них, естественно, есть и другие названия, но мне все равно. Мне платят, я жив, а жизнь могла быть и хуже.
Писарь внезапно грохнул кулаком по столу:
— Ну в точности мои мысли! Нам приходится делать то, что приходится.
— Угу. Не слишком приятно, но никто ведь и не обещал иного?
— Именно, друг мой, именно!
— Давай присоединяйся. Вот
