боль, Минка.
Я смотрю в потолок, надеясь, что это избавит меня от тех чувств, к которым он взывает. Но это не помогает. Поэтому я зацикливаюсь на дырке в потолке, через которую в переделанный склад проникает темнота и море звезд.
Как звезды могут светить так ярко, когда между нами столько тьмы? Мой взгляд устремлен на звезды, как будто звезды ответят на все мои вопросы. Придурки, конечно, не отвечают.
Поэтому я зацикливаюсь на темноте ночного неба. И на нашей темноте. Темнота привязана к ДНК Николайо, и я не уверена, что является темнотой ночи, а что — им. Меня удивляет, что я не могу отличить, но еще больше — что мне все равно.
Я вздыхаю, но мои слова все равно выходят злыми, яростными и громкими:
— Как ты можешь так говорить, когда ты точно такой же?! — Я делаю шаг к нему, мои пальцы сжимаются в привычный крепкий кулак. — Я вижу тебя, Николайо. Ты сломлен больше, чем хочешь признать.
И это так.
Я не добавляю, что считаю трещины в его душе прекрасными. Что я приму любое его несовершенство, прежде чем приму чьи-либо совершенства.
37
Обиды — для тех, кто настаивает
на том, что им что-то причитается;
прощение же — для тех, кто достаточно
серьезен, чтобы двигаться дальше.
Крис Джами
НИКОЛАЙО АНДРЕТТИ
— Знаешь что? Да. Я сломлен, — признаю я. Я даже не пытаюсь скрыть это, не желая делать этого после того, как Винсент, как никто другой, указал на это после того, как я, блядь, испачкал свой кулак его кровью. — Но и ты тоже, Минка. И в этом нет ничего плохого.
Она насмехается.
— Слезь со своей высокой лошади, Николайо, — говорит она, и я думаю, не подходим ли мы друг другу.
Может, и так. Может быть, мы оба это знаем. Но даже если так, наши сердца не слушаются. Мое болит по ней так, как я и не подозревал, и я знаю, что она чувствует то же самое. Я уверен в этом. Я вижу это по ее глазам, по тому, как вспыхивают ее глаза каждый раз, когда я приближаюсь, даже если это гнев, досада и разочарование.
Она не выносит меня, но и не может терпеть, когда я отдаляюсь от нее.
— Твои поступки имеют последствия, — говорит она, обращаясь к Винсенту, и меня это не беспокоит, потому что я знаю, что ей больно. Что она просто пытается вывести меня из себя. Оттолкнуть меня, как она делает со всеми остальными, кроме Мины.
Нет, Мину она пытается притянуть к себе.
Слишком близко.
— Вот в чем твоя проблема.
В ее глазах соблазнительно вспыхивает гнев, и мой член встает на дыбы. Чертовски хочется злого секса, но я не могу. Не с ней. Не сейчас, когда все так чертовски сложно. Я могу вожделеть ее, конечно; я могу жаждать ее, да; я могу помочь ей встать на правильный путь, безусловно; и я могу поцеловать ее, возможно.
Но я точно не могу ее трахнуть.
Не тогда, когда я знаю, что не смогу отпустить ее после этого.
— У меня нет проблем, — протестует она.
— Есть. Это то, чем ты живешь, беспокоясь о последствиях.
Она рычит.
— Я не собираюсь слушать твои советы. Тебе было плевать на последствия, а теперь на тебя заказали убийство, и это сделала семья Андретти, твой собственный брат. — Она насмехается. — Если этого недостаточно, чтобы подтвердить достоинства моего образа мышления, то наша с тобой дискуссия бессмысленна.
Мне не следовало говорить ей об этом. Я не должен был рассказывать ей о своем прошлом, о своей семье. Я не знаю, почему я это сделал. Иногда мне кажется, что я ее ненавижу. Как будто я ненавижу ее так чертовски сильно. Как она смеет говорить мне такие вещи? Как она посмела говорить правду? И почему я хочу быть рядом с ней, если я так ее ненавижу?
Но в глубине души я знаю, что это потому, что я ее не ненавижу.
Просто она слишком реалистична со мной, слишком стремится противостоять моим самым темным демонам. Она всегда была такой. И, черт возьми, это пробуждает во мне все эмоции — и хорошие, и плохие. Она пробуждает во мне монстра. Она поднимает зверя. И тут меня осеняет, что она хочет меня таким. Она хочет, чтобы я злился на нее, чтобы я забыл о том, из-за чего мы спорим, и сосредоточился на ярости.
Она знает, как это сделать, потому что мы оба одинаковы.
Мы оба животные, всегда поддающиеся ярости. Неумению прощать.
Но не сегодня.
Сегодня я не позволю ей оттолкнуть меня.
И когда она выбегает из склада, практически испепеляя все вокруг, я следую за ней. Я чувствую, как от нее исходят волны гнева, и все же решаю следовать за ней. Я выбираю преследовать эту женщину, которую я хочу больше, чем когда-либо хотел чего-либо еще. Больше, чем мне нужен мой следующий вздох.
Когда она видит, что идет дождь, а на ней только ее крошечные спальные шорты и футболка — Господи, моя футболка, — она даже не останавливается. Она продолжает идти по аллее, открывая рот, поворачиваясь ко мне лицом и крича:
— Просто остановись, Николайо. Не сегодня. Ты не выиграешь этот бой.
Но она стоит там, открыв свой слишком умный для собственного достоинства рот, дождь стекает по ее волосам, лицу, телу, и я ненавижу ее. Ненавижу то, что она делает со мной. Я ненавижу то, что это борьба, в которой либо мы оба победим, либо оба проиграем. И, конечно, я хочу, чтобы мы оба победили…
Я хочу, блядь, поцеловать ее.
Она видит мой взгляд — дикий, звериный, безумный. И она не отстраняется от меня.
Она. Не. Отходит. От. Меня.
Я не знаю, кто двигается первым, но через несколько секунд ее губы оказываются напротив моих.
Сердитые. Жестокие. Воюющие.
И такие чертовски вкусные.
Твою мать.
Я целую ее.
Я целую Минку.
Я прижимаю ее к стене склада, одновременно благодарный и взбешенный тем, что мы так далеко от цивилизации. Животное во мне хочет трахнуть ее о твердый металл, чтобы все видели. Чтобы все увидели, как я присвою эту красотку себе. Но здесь нет зрителей. Только она, я и этот удивительный магнетизм между нами.
Ее язык ныряет за мои губы, прижимаясь к моим. Дважды. В третий раз я исчезаю. Я теряюсь в волшебстве,
