Уж всяко должны были поставить в известность.
— Да непонятный какой-то мужчина, смурной, но весь в белом, — отмахнулся машинист, — вы, товарищ уполномоченный, пожалуйте в каюту. А потом на кухню, наш повар такой борщец сварганил!
— Отлично!
Панин прошёл вслед за машинистом и бросил свёрток на рундук. Тесно, узко, не повернуться. Не каюта, а каморка, и сам катер маленький, неудобный.
— Тесновато тут, зато отдельно будете спать, — сказал машинист и будто испарился.
Только что чернел измазанной физиономией и пропал, будто его не было. Фрол лёг на рундук и задумался. Перед глазами замелькали события последних недель и месяцев. За это время жизнь преподнесла ему столько сюрпризов, что не разберёшься без посторонней помощи.
Сначала всё было просто. Простой деревенский паренёк приехал в город, случайно устроился на службу, там выдали паёк и ружьё, поставили охранником, вохровцы не обижали его, а потом ему вовсе повезло: сам Чусов взял к себе в помощники. Егор Палыч и сам культурный человек, и жена у него добрая. Жаль обоих, хорошие были люди. Потом всё кончилось. Жизнь понеслась, как сани с обрыва. Один месяц за год можно пересчитывать, всё быстро-быстро-быстро, только успевай поворачиваться да соображать. Алексей Роднин казался простым, свойским парнем, Фрол поначалу считал его своим названым братом, а оно вон как обернулось. Не ровен час и от Алексея придёт беда.
Фрол заскрипел зубами. Недавно образовалась эта привычка, раньше такого не было. Незаметно он задремал, не заснул, а словно провалился в бессознательное состояние. Только что размышлял о сложностях жизни и вдруг рухнул в небытие. Проснулся от стука в дверь.
— Чего надо? — крикнул Фрол, поначалу не сообразив, где находится. Вскочил с рундука, стукнулся головой о низкий потолок, тихо ругнулся.
— К обеду желаете? — пискнуло из-за двери.
Панин открыл дверь и увидел маленького толстенького человечка с грязным полотенцем на шее.
— Желаю, — кивнул Панин и протянул руку: — Как звать-то?
— Васей, — всколыхнулся толстячок и вместо того, чтобы протянуть руку, стянул полотенце с шеи и махнул им, как платком. Панин поморщился. И полотенце грязное, и повар немытый, и жесты у него бабьи. Но ничего не поделаешь: придётся столоваться с ним целых две недели.
Фрол заставил себя улыбнуться и пошёл за Васей. Никакой столовой на катере не было. В помещении кухни стояла плита, висели полки с посудой, посередине стоял стол, привинченный к полу. Панин с ходу насчитал пять человек; особенно выделялся пятый — солидный, в белоснежном кителе, с вымытыми добела руками, с сияющей сединой в волосах. Он сидел один, с краю, выделяясь среди всех ослепительной белизной.
— Уполномоченный Панин! — представился Фрол, протягивая белому человеку руку для приветствия.
— Горбунов! — резко бросил таинственный пассажир, не поднимаясь со стула. Панин яростно вздёрнул голову — слишком надменным показался Горбунов — но, увидев в его глазах тоску небывалой силы и глубины, стушевался. Странный пассажир сидел сбоку, но не участвовал в общем разговоре. Он словно погрузился в самого себя, и никого не слышал, ничего не видел. Фрол несколько раз мысленно обращался к нему, но вслух ничего не произнёс. «Надо будет, заговорит!» — решил он и обратился к машинисту:
— Николай, когда прибудем к месту назначения?
— А дней через пять и прибудем, — раздвинул широкий рот черномазый машинист. Николай почему-то всегда улыбался. И всегда во весь рот, несмотря на то, что одного зуба у него не было. Иногда из чёрного проёма вылетал свист.
— Как это — через пять? А я думал, недели две в пути проведём, — удивился Панин, принимаясь за борщ. Только сейчас он почувствовал голод. Ему уже всё нравилось на катере: и машинист, и повар, и борщ, и низкий потолок в каюте. Лишь странный пассажир нарушал равновесие. Горбунов злил всех своим равнодушием, тем, что был постоянно погружен в себя.
— Та не-е-е, — протянул Николай, — это баржу надо таранить две, а то и все три недели, а катер самоходно идёт быстро. Без груза ему легче. Навигация открылась, льду нет, весь сплав унесло течением. Путь открыт. Через пять дней, а то и раньше, уже в Александрово будем!
Пассажир сделал еле заметное движение шеей. Что-то не понравилось ему в словах машиниста.
— Как вам борщ? — приторным голосом спросил Николай, обращаясь к Горбунову. Тот одёрнул китель, поправил волосы, хотя поправлять было нечего, лежали волосок к волоску, и промолчал, сделав вид, что не понял вопроса. Николай обиделся, бросив ложку на стол, сжал прокопчённые кулаки, но, посмотрев на насупившегося Панина, смолчал. Не стал ворошить горячие угли. Панин решил действовать иначе.
— Как звать-величать? — Фрол склонил голову к Горбунову, чтобы тот не посмел увильнуть от ответа. Этому приёму Фрола научил Роднин. Так кого-то допрашивать не только лучше, но и удобнее. При таком ракурсе подозреваемый не может отвести глаза, ему придётся смотреть прямо, глаз в глаз, а не по сторонам.
— Григорием Алексеевичем нарекли, — сказал Горбунов и вонзил взгляд, казалось, прямо в сердце Панина. Фрол смутился. Вот о таком Роднин его не предупредил, что кто-то еще может владеть этим приемом. Почувствовав себя побежденным в этой дуэли взглядов, Фрол молча принялся хлебать борщ.
— Хороший у нас повар! — Стукнул ложкой Николай, чтобы прервать затянувшуюся паузу.
— Так точно! — расплылся в улыбке широколицый Василий.
— Не «такточнай», ты не при царском режиме! — Панин резко оборвал дружный смех.
Все присмирели, и один за другим вышли из-за стола. Горбунов аккуратно положил ложку. Не стукнул, не брякнул, а положил бережно, как хрупкую вещь, затем отодвинул пустую тарелку и молча покинул кухню. И опять-таки с вывертом: не вышел, не вылез, не ушёл, а удалился с достоинством, словно он самый большой начальник.
Фрол стиснув зубы, проводил его тяжёлым взглядом: «Тяжко придётся эти пять дней. Как бы беды не нажить!» Он словно чувствовал беду, стоявшую прямо у него за плечами. Она грезилась в каждом шорохе, в каждом взгляде, в каждом движении. Такое ощущение поселилось в нём еще после разговора с Родниным. Что-то важное хотел сказать ему Алексей, но
