в Катескильские горы (это три часа на машине от Нью-Йорка), так ты даже представить себе не можешь, насколько она меня достала! В итоге на прямо поставленный вопрос: „Неужели ты взял меня с собой только для секса?“ пришлось дать прямо поставленный ответ: „Yes, honey, я взял тебя именно для этого!“ — после чего рыданий было часа на два у нее и головной боли на тот же срок — у меня.
Потом был краткосрочный роман с одной грузинской красавицей, которая ввиду отсутствия денег быстро послала меня подальше, а через месяц вышла замуж за грузина с „кадиллаком“. Как видишь, ничего нового на этом свете не происходит!
Перечитал свое письмо и подумал, что на бумаге получается, будто половая жизнь бьет ключом, но в жизни все выглядит далеко не столь весело — бывают периоды затишья, безумной усталости и меланхолии.
Последние недели встречаюсь с одной девицей — тоже из советских эмигрантов, уехала в трехлетием возрасте, так что приходится общаться на английском (по-русски она понимает, но говорить почти не может). Хорошая девчонка, поэтому не хочу загадывать, как у нас все сложится, тем более что мы еще ни разу по-настоящему не поругались…»
«…Ты меня спрашивал о финансовом положении, но уж извини, старик, предпочитаю не обсуждать эту тему. Просто есть две большие разницы — финансы и положение, да и финансы бывают разные — большие и маленькие. Не думай, что меня интересуют только доллары — их так мало, что интерес получается весьма абстрактный. Ты себе не представляешь, насколько же я стал другим человеком — здесь год идет чуть ли не за три, как на фронте! Поэтому тебе, может быть, трудно меня понять. Когда-нибудь я скоплю достаточно денег, поеду странствовать по свету и заеду в Россию — тогда и увидимся.
Ничто в людях меня уже не удивляет, ни на кого больше не надеюсь, зато вкалываю как проклятый. Наконец-то закончил последний курс колледжа и получил диплом фармацевта (как ты знаешь, советские дипломы здесь не котируются, поэтому пришлось переучиваться два последних курса). На паях с приятелем думаем открыть небольшую аптеку. Родители, кстати, давно при деле — отец купил бензоколонку, а мать работает в одном банке.
Позавчера у меня угнали „Вольво“, так что теперь приходится ездить на отцовском „Плимуте“. Странно, но от американской жратвы я быстро растолстел (что неудивительно!) и полысел (что совершенно непонятно!). Эх, посмотрела бы на меня теперь Полина — помнишь, отказала мне, сука, в стогу сена — я тебе об этом рассказывал! Столько лет прошло, а до сих пор жалею! Увидишь Игоря Попова, расскажи, что я уже побывал на концертах многих знаменитых рок-групп — „Kiss“, „Police“, „Status Quo“ и т. д. Он бы, наверное, сдох от зависти, а меня, честно сказать, вся эта музыка уже не берет — сейчас в жизни гораздо больше эмоций…»
«…Ты не представляешь, с каким замиранием сердца я слежу за событиями в России, особенно за всеми вашими перестройками и переворотами! Ты завидуешь мне, что я все это вижу по телевизору, а я в глубине души завидую вам, что вы сообща во всем этом участвуете, в то время как весь остальной мир с ужасом и восхищением следит за тем, что вы там вытворяете.
Счастливо тебе, старик! Я прекрасно помню о том, как мы договорились встретиться четверть века спустя, и думаю, что после всех ваших политических катаклизмов с этим уже не будет особых проблем. Поэтому — к черту гнусное коммунистическое уныние и да здравствует свободное и счастливое будущее! Жаль только, что к вам оно пришло намного позже, чем ко мне…»
Глава 19
«ГОЛОСУЙ ИЛИ ПРОИГРАЕШЬ!»
«Господи, помилу-у-у-й!» — в очередной раз подхватил хор певчих.
Не дожидаясь конца службы, Вера поставила свечку на подсвечник и три раза перекрестилась, низко кланяясь в сторону алтаря, где дымил кадилом священник. Затем глубоко вздохнула, рассеянно поправила головной платок и вышла из церкви Всех Святых, расположенной рядом со станцией метро «Сокол». Дойдя до ворот, она оглянулась на купола и еще раз перекрестилась.
Стояла поздняя и слякотная весна тысяча девятьсот девяносто шестого года. Задумчивая, печальная, скверно одетая, Вера сильно сдала и постарела. На ней было пальто, купленное много лет назад, и старые, видавшие виды коричневые сапоги. Лицо бледное, слегка одутловатое. Попытки хоть как-то приукрасить неказистую внешность с помощью дешевой косметики производили жалкое впечатление. По-прежнему пухлые губы были накрашены несколько ярче, чем следовало, румяна наложены слишком толстым слоем, а некогда прекрасные белокурые волосы свалялись под головным платком и торчали жидкими старушечьими прядями. Большие красивые глаза Веры заметно потускнели, а в их уголках появилась сеть мелких морщинок. Когда-то эти глаза были столь выразительны, что почти не нуждались в подкрашивании, а теперь она даже боялась касаться их тушью, поскольку в последнее время слишком часто плакала, мгновенно заводясь по самому ничтожному поводу.
Дойдя до остановки, что напротив выхода из метро, Вера дождалась трамвая, нетерпеливо поглядывая на уличные часы, и проехала несколько остановок. По пути она с любопытством рассматривала огромные рекламные щиты, возвышавшиеся по центру Ленинградского проспекта. Один из них — с рекламой фирмы «Ником-трейдинг» — ее особенно заинтересовал, и она даже обернулась назад, чтобы посмотреть на него с обратной стороны.
Наконец водитель объявил нужную остановку. Вера вышла и, скользнув взором вдоль фасада роскошного здания, нерешительно направилась в сторону проходной. Коротко переговорив с сидевшим в будке охранником, она обогнула шлагбаум и направилась в сторону зеркальных дверей главного входа, прикрытого щегольским «козырьком». Внимательно прочитала ярко блестевшую медную вывеску с надписью на русском и английском языках «Акционерное общество „Ником-трейдинг“» и робко нажала кнопку переговорного устройства.
— Что вы хотите? — послышался голос охранника.
— Мне нужен директор вашей фирмы, — пробормотала она. — Никита Дубовик. Отчества, извините, не знаю.
— По какому вопросу?
— По личному.
— Вы с ним договаривались?
— Да, конечно. Ровно на двенадцать часов. Он меня ждет, — робко добавила она, — он должен
