— Мне сказали: от ярости. В состоянии аффекта, мстили за погибших товарищей. Я и подписал…
— И сколько всего таких ран? — спросил Померанцев, стараясь не смотреть на распластанное тело убийцы.
— Три, всего ран шесть, — ответил патологоанатом.
— По протоколу тоже три, и все из этих же ран, которые образовались на мертвом теле, — сказал Гера за патологоанатома. — А выходных отверстий, как видишь, нет. Как нет именно тех пуль, что убили Фомина.
— Что вы можете сказать по этому поводу? — Теперь Померанцев старался быть как можно более вежливым, обращаясь к Осокину.
Тот промолчал.
— Где еще три пули, что попали в спину и затылок? — спросил Померанцев. — Рыщите! Не уйдем, пока не найдете!
— Но на это надо много времени, — сказал патологоанатом вполголоса. — Вы же слышите, родственники уже в дверь стучат. Они здесь второй день.
В дверь действительно стучали все сильнее.
— Придется родственников отпустить до завтра! — непреклонно сказал Померанцев. — Завтра и кремируют.
— Вот пойдите к ним и скажите им об этом, — сказал Осокин. — Им далеко ехать и негде здесь переночевать. И дома все готово к поминкам. Думаете, это так просто? Да они разнесут здесь все, если им сказать…
— Это уже ваши трудности, — сказал Гера.
— Устройте людей на ночь у себя дома, — добавил Померанцев. — Да, именно вы! А вы, — он обратился к патологоанатому, — повторное вскрытие произведете при нас.
3Зина увидела Игоря издали возле штаб-квартиры Солодухина, в группе парней в кожанках, и помахала ему рукой.
Парни присвистнули, увидев ее, потом расступились.
— Что-то случилось? — спросил Игорь, заметив ее встревоженное лицо, и отвел ее в сторону. — Что-нибудь с Анатолием?
— Где мы сможем поговорить? — Она беспокойно оглянулась. — Так, чтобы нас никто не увидел…
Они зашли в небольшое кафе с грязным полом, неубранной посудой на столах и заняли столик в самом углу. Под плакатом «Сабурова — в губернаторы!».
— Надеюсь, здесь нет микрофонов… — нервно усмехнулся Игорь. — Извините. Я, признаться, основательно здесь задергался, пока общался с этими кандидатами в губернаторы.
Он кивнул на широко улыбающегося с плаката Сабурова. Она порылась в сумочке и передала ему записку.
«Бумаги, которые ты ищешь, в лесу. Там же, под корневищем сосны, где замочили Игната. Я бы показал где, но за мной следят. За тобой тоже. Но тебя не тронут, как я понял, пока ты не напечатаешь какой-то материал о Сабурове. Будь осторожен. Тебя заказали. И скажи Зине, чтобы летела в Москву и больше не возвращалась. Позвони. Анатолий».
— Вы знаете, чем он занимается? — спросила она, закурив.
— Пока только догадываюсь, — кивнул ошарашенный Игорь.
— Ноги! — вдруг крикнула возникшая откуда-то сбоку уборщица со. шваброй. — Расселись тут… Пришли, место заняли, а чтоб взять, так ничего не взяли.
Они едва успели приподнять ноги, и она стала ожесточенно возить грязной тряпкой под столом, продолжая ворчать под нос.
Он прижал палец к губам, улыбнувшись Зине.
— Сейчас обязательно все возьмем, — сказал он уборщице. — Не сердитесь.
— Народу никого, а наследили-то… — не успокаивалась та. — Так ты, милый, не жди, иди и бери, дамочка небось голодная, продрогла вся!
Она неожиданно подмигнула Зине подбитым глазом, хрипло захохотала и еще ожесточеннее стала возить грязь. Только сейчас они почувствовали, как от нее несет спиртным и чем-то прокисшим.
— Кофе, чай? — спросил Игорь, отступая перед взмахами шваброй.
— Кофе… чай… Может, девонька хочет, чтоб ты ее напоил! — снова захохотала она.
— Мне чаю, если можно, — сказала Зина, прикрыв глаза, поскольку почувствовала приступ головной боли. — Меня подташнивает.
— Дарья… — Толстая, сонная буфетчица укоризненно покачала головой. — Отстань от посетителей, кому говорят.
— А никто и не пристает! — вмтаращила глаза Дарья. — Я, может, пиар тебе делаю, пока ты там спишь, толстомясая!
— Вот что с ней делать! — пожаловалась буфетчица Игорю. — Вам чай, и больше ничего? Шанежки не желаете? Свеженькие, с мясом.
Когда Игорь вернулся к столу, Дарья, несмотря на протесты Зины, пыталась протереть их стол едва ли не той же тряпкой, какой только что мыла пол.
— Потом, все потом, — сказал Игорь, ставя поднос на стол. — Как только вкусим плоды вашего гостеприимства, сами же уберем посуду…
— Ну наконец-то, — вздохнула Зина, когда им удалось от нее избавиться. — Вы прочитали?
— Да… — Игорь снова достал листок, который до этого машинально сунул в карман, и снова перечитал. Вид у него был растерянный и потерянный.
— Как вы считаете, ему что-то угрожает? — спросила она.
— А… Ну да. Как вам сказать… Если мы с вами одинаково понимаем род его занятий, то угроза его жизни существует всегда, — рассеянно сказал Игорь. — Хотя очень это не вяжется с его обликом и поведением… Сегодня наблюдаешь столько искореженных судеб нормальных людей.
— Я сама не знаю, что и думать, — призналась она. — И как мне быть. И с кем посоветоваться… Вы его жену знаете? Хотя, извините, вы и я познакомились с Толей одновременно.
— Он сам вам что говорит? — спросил Игорь — Или что вам советует?
— Только предупреждает. — Она пожала плечами. — Говорит, что люди с его профессией долго не живут. Мечтает выйти из игры, забрать меня и куда-нибудь подальше уехать… Еще все время клянет себя, даже во сне, что из-за него убили какую-то Прошину.
— Прошину? Анну Петровну? — воскликнул Игорь.
— Да, кажется… Но он ничего не может с собой поделать. Говорит, еще никому не удавалось уехать от себя. Кстати, чтобы не забыла, он просил вас срочно позвонить ему сегодня же. Номер я вам дам.
— У меня сотового нет, — сказал Игорь, похлопав по карманам. — Остался в номере. Просто уже не знаю, за что хвататься.
— Все-таки кто, по-вашему, Толе угрожает? — спросила она, заглядывая ему в лицо.
— В записке об этом ничего не сказано, — сказал Игорь, прихлебывая жидкий чай. — Но это и так понятно. Вы же только недавно спасли ему жизнь.
Она заплакала, отвернувшись.
— Вы попробуйте шанежки, они вкусные, — тихо сказал он, не зная, как ее утешить.
— У меня мама их замечательно готовит, — слабо улыбнулась она сквозь слезы. — Извините. Толя говорит, что опасность угрожает только мне. А я ему буду мешать.
— Да, об этом он мне написал, — кивнул Игорь. — И здесь он прав. Значит, дело действительно очень серьезное. Поверьте, я сам не понимаю, как к этому относиться.
