случаях, когда оставалась в хижине, злилась до полной безутешности.
Щенка я назвал Сикстеном, около месяца злился на него по поводу и без – шумный, грязный докука-разрушитель, он сравниться не мог с Эберхардом, – а потом вдруг понял, что не могу без него. Во многих отношениях он очень напоминал моего старого друга.
Нечистопородный, как Эберхард, Сикстен, вне сомнений, был, скорее, пастушьей собакой, чем ездовой. Преимущественно черный окрас разбавлялся белыми носочками, белой маской на морде и белой полосой на носу; уши тянулись вверх с почти фанатическим упорством. Живые желтые глаза практически не мигали. Чем старше становился пес, тем сосредоточеннее они казались. В молодости он был таким активным, что словно вибрировал. Когда Сикстен следил за движениями какой-нибудь птицы или зверя, голова у него резко поднималась и судорожно дергалась, почти как у ящерицы. Сикстен был продувной бестией с бесконечным потенциалом к выполнению сложных задач и бесконечным желанием учиться или хулиганить, но его эмоциональный интеллект был менее изощренным – скорее, как грубый инструмент – иначе, чем у Эберхарда.
Пес был плохо подготовлен к встрече с посторонними, да и вообще ко всему новому, но при этом встреч таких страстно желал. Весной к нам пробились первые суда, и, пока норвежский корабль укрывался от страшного ветра, моряки высадились на берег посмотреть, что нам нужно. Сикстен встретил их с невероятной смесью радости и угрозы. Рычал и вилял хвостом он с одинаковой силой, поэтому норвежцы не знали, бежать им, пнуть пса или опуститься на четвереньки и позволить как следует себя облизать. Крики пользы не приносили. Сикстен отличался упрямством и, вопреки желанию угодить, бесспорно, обладал некоторыми неприятными склонностями.
Однажды Сикстен погнался за чайкой и провалился под лед. Мне пришлось вытаскивать его, полуживого и совершенно невозмутимого. В ходе того инцидента я лишился кончиков двух пальцев и одного пальца целиком.
63
В придачу к моей травме под конец лета снова сгорела хижина. Удивительной особенностью шпицбергенского угля является то, что, уступая углю из других регионов по многим характеристикам, он спекается в небольшого размера штуф, потом горит невероятно долгое время. Разумеется, порой это плюс, но за штуфом нужно присматривать. Горка погасших углей порой таит страшную разрушительную силу. Этим опасно любое сгоревшее топливо, но шпицбергенский уголь – вдвойне.
К счастью, на тот момент небольшая весенняя уборка была у нас в самом разгаре. Вещи мы вынесли, хижина фактически пустовала. В ходе уборки и для профилактики повторения первого катастрофического пожара я старательно выскреб трубу металлической щеткой, затем как следует вычистил саму топку. Лучи солнца падали косо, с тех пор как в печь загружался уголь, минуло несколько часов. Золу в металлическом ведре я принес на берег и вывалил там, полагая, что прилив окончательно ее охладит. Не учел я того, что вдруг поднялся сильный ветер.
Вернувшись в хижину, я драил полы пемзой. Тапио, решив, что я прекрасно справлюсь с такой работой, отправился на охоту со Скульд и Хельгой. Во фьорде, на некотором расстоянии от берега, он приметил кольчатую нерпу и решил, что стоит выехать на разведку на лодке. Сикстен рыскал по берегу в поисках существ, достаточно разложившихся, чтобы заняться ими вплотную. Сильный ветер поднялся внезапно, как бывает на севере, и захлопнул дверь. На полу оказались рыхлый снег, мелкие осколки льда и крупный камень, которым я тщетно припирал дверь. Заворчав, я вернулся к работе. Вскоре ветер стих, но вместо тишины паузу заполнили треск и щелканье, доносящиеся с внешней стороны стены. Отложив пемзу, я вышел на улицу.
Передний фасад Рауд-фьорд-хитты уже пылал. Кусочек шпицбергенского угля размером не больше желчного камня с ветром прилетел от кромки воды, но вместо того чтобы над склонами Брюсвардена пронестись на север и, не причиняя ущерб, утонуть в Северном Ледовитом океане, наткнулся на мою хижину и прекратил полет. Ветер распалил и раскалил его докрасна. Абсолютно сухая обшивка стала прекрасным топливом.
– Тьфу, пропасть! – выругался я.
Я мог лишь спасать оставшиеся внутри мелочи – всякую всячину, имеющую важность лишь для четверых людей, цепляющихся за жизнь в этих суровых условиях, как паразиты за луну-рыбу. Поэтому, прижав ко рту шерстяное одеяло, чтобы защититься от агрессивного дыма, я вынес книги, запасы консервов и пряностей, кастрюли и сковороды, письма, снаряжение и, наконец, Бенгта и Фридеборг, своих обветшавших, но живучих сотрапезников из льняных мешков, обожаемых Скульд так же сильно, как осуждаемых Тапио (Ингеборг, сотрапезницу номер три, парой месяцев ранее растерзал и сожрал Сикстен). Когда я перенес все относительно ценное с сентиментальной или другой точки зрения на расстояние, которое счел безопасным, и в наветренную сторону, я во второй раз в жизни встал поодаль и наблюдал за пожарищем. Услышав жалобный вой, я обнаружил, что Сикстен вернулся и смотрит то на хижину, то на меня, вероятно, в надежде разглядеть хоть где-то подобие логики.
– Ты в какой-то гадости испачкался, – сказал я псу. – Иди в океане вымойся, грязнуля! – Я почесал относительно чистый участок на макушке у Сикстена. Тот прищурился от удовольствия.
Несколько часов спустя, когда, не обнаружив нерпу, вернулись мои близкие, от Рауд-фьорд-хитты осталась только куча дымящегося пепла. Даже половицы, для уборки основательно смоченные, превратились в пепельные прямоугольники. Местами виднелась замерзшая грязь: огонь не справился лишь с ней.
У Хельги аж лицо вытянулось, во взгляде появился легкий шок. Сгоревшее дотла жилище она прежде не видела.
Тапио, к моей бесконечной благодарности, не упрекнул меня ни словом. Он лишь огляделся по сторонам и одобрительно кивнул в сторону сваленного в кучу добра, особенно на целый штабель растянутых на рамах кож.
– Ну что же, нам есть чем заняться, – проговорил он.
Восстановление хижины заняло больше времени, чем изначальное строительство и перестройка, которую я провел в одиночку после первого пожара три года назад. Уголь мы жгли в основном потому, что из-за непредсказуемости течений, приливов или, возможно, лесопромышленности в Сибири, в последнее время к берегу прибивало очень мало плавника. Ради Скульд хижину мы топили сильнее, чем могли бы без нее, и жалкий запас плавника израсходовали уже к февралю. К счастью, Макинтайр, благослови его господь, периодически присылал нам ящики угля, потому что мог дешево их купить и потому что беспокоился.
Следовательно, в вопросах стройматериалов мы всецело зависели от арктического судоходства. Первый корабль бросил якорь в Элисхамне через две недели после пожара, и лишь тогда мы смогли заказать пиломатериалы, а получили их через невиданные шесть недель. Тем летом лед сеял панику среди моряков, поэтому случилось много задержек. Я пока делил
