Желание, которое грызло его изнутри, подобно дикому и свирепому зверю, наконец-то прорвалось наружу.
Он шагнул вперед, испытывая странное, почти извращенное наслаждение оттого, что глаза у нее внезапно расширились в испуге, а дыхание прервалось.
— Они никогда не хотели поцеловать вас так, как мужчина целует женщину, — прорычал он.
Руки ее бессильно упали.
— В общем, да, но…
Он сделал еще один шаг вперед, и она попятилась.
О, как же ему нравилась эта игра! Он наслаждался доселе незнакомым ему чувством всемогущества, сознавая, что она полностью находится в его власти. В кои-то веки, хотя бы один-единственный раз, но она вынуждена будет отступить.
— И еще они не думают об этом, не думают каждую проклятую секунду каждого дня.
— Я… надеюсь, что нет, не думают.
Он безжалостно надвигался на нее.
— Они не пытаются представить себе, каково это — остаться с вами наедине, вот так. Как той ночью, в лесу. Или в гостинице.
Она перестала пятиться назад и с мужеством отчаяния вскинула голову, глядя на него в упор.
— А почему вы должны воображать себе это? — запинаясь, пролепетала она. — Вы же знаете, что я тоже хочу поцеловать вас.
Он подавил уже готовый сорваться с губ стон и бережно коснулся большим пальцем ее нижней губы.
— Потому что воображение мужчины не ограничивается одним поцелуем.
— Вы не хотите целовать меня, потому что предпочли бы… сделать что-нибудь еще?
Мак-Алистер едва не расхохотался, хотя ему было совсем не до смеха. Что-нибудь еще. Нет, надо же такое придумать! Он предпочел бы сказать по-другому: «Все».
— Это не предложение сделать выбор «или-или». Первый шаг является прелюдией ко всему остальному. Начав, трудно остановиться.
Наконец-то, о, наконец-то в ее глазах показались проблески понимания.
— О, значит, вы…
Мак-Алистер не дал ей возможности задать очередной вопрос.
— Но, поскольку вы начали первой…
Он подошел к ней вплотную и подхватил девушку на руки. Ему не следовало так вести себя. Он совершенно точно знал, что не следовало.
Но он ничего не мог с собой поделать.
Руки Эви уперлись ему в грудь.
— Все должно быть по-моему. Вы согласились…
Он медленно наклонил голову.
— Я солгал.
— Но…
— Я — не Коул, Эви. Мне позволительно лгать, потому что я никогда не дорожил своим словом.
От изумления у нее приоткрылся рот, и он накрыл ее губы своими.
Все мысли о том, что он должен, а чего не должен делать, вылетели у него из головы в тот самый миг, как он ощутил прикосновение ее губ. Хотя, говоря по правде, все его благие намерения пошли прахом еще тогда, когда она только предложила ему сделку, а когда она скрестила руки на груди, от них не осталось и следа. Но сейчас, сейчас он чувствовал тепло ее тела, гулкий и громкий стук ее сердца и нежный трепет ее рук.
Он поддался соблазну, который уже посещал его однажды, когда он увидел ее с пером в руках, и нежно прикусил ее нижнюю губу. Она охнула, вздрогнула и потянулась, чтобы сомкнуть руки у него на шее. Ее напрягшиеся соски коснулись его груди.
Он запустил руку ей в волосы и запрокинул ее голову назад, не отрываясь от губ, настойчиво требуя большего, требуя полного подчинения.
Впоследствии он не раз пожалел о том, что утратил самообладание.
Нет, его поцелуй не был бережным и нежным. Не было никаких робких прикосновений и трепетных вздохов. Поддавшись неукротимому желанию, которое он слишком долго сдерживал, Мак-Алистер прижал ее к себе, заставляя стоять неподвижно, и устроил пиршество. Его губы жадно ласкали ее, язык скользнул в теплую райскую благодать ее рта, впитывая его влажную сладость. Он пил ее и не мог напиться, она, как хорошее вино, кружила ему голову, и он не мог оторваться от ее губ.
Он повернулся боком, прижимая ее к столу. Его рука скользнула по ее спине вверх и вниз, на мгновение замерла на талии, комкая ее юбки и, наконец, накрыла ее грудь.
Он обвел большим пальцем прикрытый тканью сосок, заглушив поцелуем ее жалобный стон.
Мак-Алистер услышал собственное рычание. Ему было мало. Ему всегда будет мало ее.
Он смутно помнил, как приподнял девушку, усаживая ее на стол, как грубо раздвинул ей ноги, чтобы встать между ними. Он почти вспомнил, как его пальцы завозились с пуговицами платья на ее спине.
Он начал приходить в себя только тогда, когда над головами у них пронзительно скрипнули половицы — напоминая им, где они находятся.
Он рывком отстранился от нее, тяжело дыша. Внутри у него бушевал ад.
— Проклятье. — Стремясь вернуть себе самообладание, он оперся о стол руками, так что Эви оказалась между ними. — Проклятье! Чертов дурак.
Он почти сделал это. Он едва не взял ее прямо на кухонном столе.
Одним движением он подхватил ее и поставил на ноги.
— Больше никаких споров и пари, Эви, — прорычал он и, злобно оскалившись, резко развернулся и быстро вышел из кухни.
Если не считать дрожащей руки, которой она оперлась о стол позади себя, несколько долгих минут Эви стояла совершенно неподвижно. А пошевелиться ей хотелось отчаянно. Ее вдруг охватило непреодолимое желание броситься вслед за Мак-Алистером, но она понимала, что ничего хорошего из этого не выйдет (в доме полно других людей), к тому же она просто не могла сдвинуться с места. Ноги отказывались повиноваться ей, перед глазами все плыло, в голове царила звенящая пустота, и девушка отстраненно удивилась, что вообще может стоять.
Наконец она шумно выдохнула. Вот, значит, что это такое — целовать Мак-Алистера, по-настоящему целовать. О, это было совсем не то нежное прикосновение губ, которым она наслаждалась раньше. Он не приблизил ее к себе лишь на расстояние вытянутой руки, и вел он себя отнюдь не мягко и осторожно. Девушка даже не была уверена в том, что он сумел сохранить голову на плечах.
Нет, но как же замечательно все получилось!
По губам Эви скользнула медленная улыбка. Оказывается, мистер Джеймс Мак-Алистер способен утратить всякое самообладание.
Впрочем, не совсем и не до конца, вынуждена была признать она, во всяком случае, не так, как она — ему, по крайней мере, ноги повиновались, раз уж он устоял на них, — зато теперь она знает, что это вполне может случиться. А ей очень хотелось, чтобы все повторилось еще раз. И еще. Нет никакой причины, которая может воспрепятствовать этому, думала она, и улыбка ее стала шире. В конце концов, он сказал «больше никаких споров», а не «больше никаких поцелуев».
