твое было ввержено в геенну».[726]
* * *
Некий англичанин спросил адвоката, как ему обойти закон, карающий за увоз богатой наследницы. Крючкотвор осведомился, согласна ли девушка на то, чтобы ее похитили. «Да». — «В таком случае берите лошадь, сажайте девицу в седло, сами садитесь сзади, на круп, поезжайте до первой деревни и кричите: «Мисс такая-то похищает меня!». Клиент внял совету и увез дочь самого законника.
Некий англичанин, приговоренный к повешению, был помилован королем. «Нет, — возмутился он, — я требую, чтобы меня повесили: это мое законное право».
* * *
Г-жа дю Деффан сказала аббату д’Эди:[727] «Сознайтесь, что вы любите меня сейчас больше всех на свете!». — «Я с радостью сказал бы вам это, — подумав, ответил аббат, — да ведь вы решите тогда, что я никого не люблю».
* * *
Когда барон де Бретейль был министром, герцогиня де Б* выхлопотала у него для аббата де К*, которому покровительствовала, должность, требующую от того, кто ее занимает, немалых способностей. В обществе назначение де К* вызвало недовольство — все считали, что это место следовало отдать г-ну Л* Б*, человеку гораздо более одаренному. Узнав об этих пересудах, герцогиня воскликнула: «Ах так! Значит, тот, кому я протежирую, недостоин этой должности? Тем лучше: теперь все увидят, каково мое влияние!».
* * *
Однажды г-н Божон[728] приказал слугам вынести его в гостиную, где собралось несколько красивых женщин, которых молва величает его «усыпальницами», и, заикаясь, объявил: «Радуйтесь, сударыни мои: у меня был не апоплексический удар, а всего-навсего паралич».
* * *
Когда беарнские штаты[729] присягнули королю, он в свою очередь принес им присягу на верность и обещал блюсти их вольности и привилегии. Таким образом, гасконцы и тут не остались в накладе. Просто непостижимо, почему из всех жителей многочисленных наших провинций только у них хватило на это ума.
* * *
Лакею графа Калиостро задали вопрос, правда ли, что его хозяину триста лет. «Не могу знать, — ответил он. — Я ведь состою при нем всего сто лет».
* * *
Некий шарлатан предсказывает судьбу всем желающим из простонародья. К нему подходит чистильщик сапог, маленький босоногий оборванец, и протягивает одно су четырьмя монетками по лиару. Гадальщик берет деньги, разглядывает ладони паренька и с обычными ужимками изрекает: «Сын мой, у тебя много завистников». Мальчуган мрачнеет. «Не хотел бы я оказаться на твоем месте!», — добавляет прорицатель.
* * *
Увидев свет в окнах домика, где герцог де Лозен принимал женщин, принц Конти завернул туда и застал хозяина в обществе двух великанш, которых тот подцепил на ярмарке. Принц остался ужинать с ними, а герцогине Орлеанской, к которой был зван в тот вечер, послал записку: «Я пожертвовал вами ради двух особ, еще более высоких, чем вы».
* * *
Вместо слова «bruit» в смысле «пересуды, сплетни» простой народ частенько употребляет другое — «cancan». Оно восходит ко временам Рамуса,[730] когда в университете шел спор, как надо произносить «quanquam»:[731] на латинский лад — «кванквам» или на французский — «канкан». Университетский совет был тогда вынужден даже вынести особое постановление, запрещавшее иным из профессоров утверждать, будто «ego amat» столь же правильный латинский оборот, как и «ego amo».[732] (См. Бейль,[733] статья «Рамус»).
* * *
Герцог Йоркский, будущий король Иаков II, стал однажды подбивать своего брата Карла II на какой-то шаг, который неминуемо вызвал бы недовольство палаты общин. «Брат мой, — ответил король, — я устал от скитаний по Европе. Если вам так уж хочется попутешествовать, подождите, пока я умру». Иаков не раз, наверно, вспоминал эти слова в долгие годы, проведенные им в Сен-Жермене.
* * *
Послушав оратора, совсем не владевшего искусством декламации, Юлий Цезарь[734] сказал ему: «Если ты полагаешь, что это была речь, знай: это было пение; если ты полагаешь, что это было пение, знай: оно было отвратительно».
* * *
Горько сожалея об известной своей булле,[735] папа Климент XI[736] оправдывался: «Если бы отец Ле Телье[737] не уверил меня в неограниченной власти короля, я никогда не решился бы издать эту буллу. Отец Ле Телье заявил королю, что в осужденной книге больше ста еретических положений, ну а потом уж не хотел прослыть лжецом. Меня прямо-таки за горло брали, требуя, чтобы я осудил больше ста положений, а я к сотне добавил только одно».
* * *
Некий священник написал г-же де Креки по случаю смерти г-на де Креки-Канапля, чудака и безбожника: «Я не совсем уверен, будет ли дано его душе спастись, но, поскольку пути господни неисповедимы, а покойник имел честь состоять в родстве с вашим домом ... и т. д.».
* * *
Нерико-Детуш[738] жил у себя в поместье и там писал свои пиесы. Закончив очередную, он вез ее в Париж и возвращался домой накануне первого представления.
* * *
Когда, увидев воочию русских крепостных, так называемых мужиков, живущих в страшной нищете, изъеденных насекомыми и т. д., Дидро нарисовал императрице[739] ужасающую картину их существования, Екатерина возразила ему: «А зачем им содержать в чистоте дома, где они не хозяева, а жильцы?». В самом деле, русский раб не владеет ничем, даже собственной жизнью.
* * *
Глядя на обеденный стол, накрытый столь пышно, что глаза разбегались, некто сказал: «За деревьями я не вижу леса».
* * *
Некий вояка, заядлый дуэлист, приехав в Париж, подарил одному престарелому генерал-лейтенанту шпагу, которая, по его словам, заслуживала всяческих похвал. Через несколько дней он вновь навестил старика и осведомился: «Ну, что вы скажете о клинке, ваше превосходительство?». Бретер полагал, что его собеседник уже успел испробовать оружие на нескольких поединках.
* * *
Мне рассказывали об одном придворном шуте — человеке, видимо, очень неглупом; этот шут однажды заметил: «Не знаю, почему так получается, но удачно сострить удается только насчет тех, кто в опале».
* * *
Герцог Бургундский Карл Смелый[740] в делах войны взял себе за образец Ганнибала,[741] чье имя поминал на каждом шагу. После сражения при Муртене,[742] где Карл был наголову разбит, придворный шут, удирая вместе со своим государем с поля боя, то и дело твердил на бегу: «Эк нас отганнибалили!».
* * *
Король прусский весьма благоволил к одному пехотному офицеру, которого он тем не менее по забывчивости обошел чином при очередном производстве. Офицер не скрыл своего недовольства, и некий доброхот доложил об этом королю. Тот ответил доносчику: «Его недовольство понятно: он ведь не
