Разглядеть чужой мир в этот раз Эрику не удалось – они пролетели его бегом, и вовсе не потому, что им что-то угрожало. Оказавшись под стенами столицы, Альмод торопиться не перестал, разве что перешел на стремительный шаг, и лицо у него было такое, что стражники у ворот не осмелились даже рта раскрыть, спрашивая кто и куда, – хотя должны были, чистильщики там или нет. Он влетел в двери ставки, едва не сбил с ног дежурного. Рыкнул – но тот придержал его за рукав. Эрик успел подумать, что сам он не рискнул бы сейчас лезть под руку.
– Первый просил передать, чтобы как появишься – сразу к нему.
Альмод замер, даже не пытаясь выдернуть рукав.
– Не возвращался? – раздалось от лестницы. Ульвар сбежал по ступеням, кивнул. – А, ты здесь. Хорошо, что я успел перехватить.
– Тира?.. – выдохнул Альмод.
– Не проснулась после бдения три дня назад. Я подумал, что лучше уж сам…
Альмод медленно опустил голову, зажмурился. Распрямился, глядя другу в лицо:
– Ее-то за что?
Ульвар шагнул ближе:
– Прости. Такое…
– Случается, я знаю. – Альмод усмехнулся. – Первый искал меня за этим? Если да, передай ему мою благодарность за соболезнования и извинения за то, что… – Он осекся и махнул рукой.
– Если я могу…
Альмод рассмеялся, запрокинув голову:
– Ты уже сделал все что мог.
Пошатываясь, шагнул к лестнице, продолжая хохотать, отвел протянутую руку, обходя Ульвара. Фроди, опомнившись, догнал его, обнял за плечи, что-то зашептал. Альмод мотнул головой, продолжая смеяться. Он хохотал и хохотал, пока Фроди не увел его прочь.
– Как же так?.. – прошептала Ингрид.
Эрик обернулся – по лицу девушки бежали слезы. Он обнял ее, беспомощно огляделся: дежурные смотрели растерянно, Ульвар – сочувственно. Эрик вздохнул и повел Ингрид к себе, так и не выпуская из объятий. Кнуд вскинулся при его появлении, но улыбка тут же исчезла с лица.
– Уже сказали?
Эрик кивнул:
– Можно тебя попросить?..
– Да, конечно.
Он исчез, неслышно притворив за собой дверь. Эрик сел, устроил Ингрид у себя на коленях, прижал к себе крепче:
– Плачь. Станет легче.
Наверное.
Когда прозвонили к ужину, в зале харчевни оказалось на удивление мало людей. Похоже, те, кого не сдернули на Зов, болтались по столичным кабакам. Не было видно Альмода и Ульвара тоже. Гейр, по словам Кнуда, все-таки стал командиром, забрал к себе Трин и ушел искать еще двоих. Собирался в приграничье. Ульвар тоже должен был искать двоих в отряд, но пока не торопился, благо время позволяло. Ругался только, что этак весь одаренный молодняк скоро окажется у чистильщиков: несчастливый какой-то выдался год.
Фроди, мрачный и уже изрядно выпивший, сел к ним за стол, взглядом испросив разрешения.
– Как он? – спросила Ингрид.
– Отослал, сказал, что справится сам и свидетели ему не нужны. – Фроди покачал головой. – Ну как он может быть? Он тогда забрал меня, нашел в Солнечном Сольвейг и, уже когда собирались уезжать, привел Тиру. А я тогда смотрю на них и думаю: если этот парень набирает людей, руководствуясь не головой, а… – Он усмехнулся. – Они ж красивущие обе были, что Тира, что Сольвейг… Тиру вы все видели, по ней и сейчас не скажешь, что рубится как… рубилась… – Фроди выругался. – А тогда вообще… Стоит этакая девочка, беленькая, тоненькая, глазастая. Ой, думаю, не тем местом он выбирает, совсем не тем, значит, всем нам конец очень скоро, а мне только-только снова жить захотелось. – Он залпом замахнул кружку пива и подозвал служанку. – А вышло, что это я оказался дурнем, а он знал что делает. И Сольвейг два года проходила, вон Ингрид после нее четвертой пришла. И Тира… Эх… Я ведь тоже думал, что она нас всех переживет. А… – Фроди снова сунул нос в кружку.
Эрик вздохнул. Сам он едва ли скорбел по женщине, которую видел лишь несколько раз и о которой ничего не знал. Но было очень жаль остальных. Они ее любили, каждый по-своему. И горевали, а он ничем толком помочь не мог. И сказать нечего, и сделать ничего не сделаешь. И в голове крутится странное, крутится, но никак не складывается. Что имел в виду Альмод? И там, внизу, и когда отсылал Фроди? С чем он собирался справиться сам и без свидетелей? Или не было в его словах никакого скрытого смысла, а сам Эрик просто придумывает невесть что, расстроенный чужим искренним горем и собственным бессилием?
Ингрид отложила ложку, не доев и половины. Спросила:
– С тобой побыть?
Фроди помотал головой:
– Я сейчас пойду в таверну и буду там сидеть, пока не свалюсь под стол, заодно и Уну помяну. Как-то оно одно за другим…
Ингрид спорить не стала, выбралась из-за стола, коротко сжав ему плечо. Эрик пошел за ней.
– Отряд моей соседки был тем, что не дошел до нас, – сказала девушка, оказавшись в коридоре. Ткнулась лбом в плечо. – Я не хочу всю ночь таращиться в потолок и оплакивать их…
Эрик прижал ее к себе крепче:
– Утешитель из меня… Честно говоря, могу предложить только одно средство. Зато неразбавленное.
Она тихонько хмыкнула, не поднимая головы:
– Пожалуй, то, что надо.
Ингрид заснула быстро, а ему не спалось – и дело было не в узкой кровати, на которой получалось уместиться вдвоем, лишь обнявшись, и не в ярко светившей в окно луне. Признаться, если бы не боязнь разбудить Ингрид, он бы встал и ушел в город бродить по улицам, авось нарвался бы на очередного охотника на одиноких прохожих. Все лучше, чем гонять в голове по кругу одни и те же мысли в полушаге от ответа и знать, что тот не дается в руки не потому, что сложен, а просто потому, что ты не хочешь верить в то, что получается. Немудрено, что и Альмод…
– Не спится? – открыла глаза Ингрид.
– Думаю.
– Расскажешь?
– Не знаю. Я не уверен, но выходит, что целили все же в Альмода. Если бы ты решила его уничтожить, с чего бы начала? Чтобы он сам больше не захотел жить?
– Тира, – пожала плечами Ингрид. – Ульвар. Фроди.
– Ты?
– Нет. Мы с ним скорее добрые приятели, и только. – Она помолчала, размышляя. – Но прорицатели действительно иногда не просыпаются после бдения.
– Как часто?
– Обычно – раз в год-два. Но в тот год, когда Тира ушла из отряда, было трое подряд в течение месяца. Поэтому то, что сейчас второй за месяц, – это много, но не… – Она снова помолчала. – И все-таки я подняла бы записи Первых, прежде чем ответить точно. Память обманчива.
Эрик кивнул. Память обманчива, в ней остается только то, что по какой-то причине оказалось важным, да и сами воспоминания могут меняться со временем: когда детали стираются, разум пытается дополнить картину, сочиняя новые.
