class="p1">– А так он не скажет? Если брал записи, то честно признается, – пожал плечами Грених.
Они подошли к Александровскому саду, когда Петя вдруг остановился и, зажмурившись, стал изо всех сил тереть лоб – была у него такая привычка, когда разволнуется.
– Ах, разрази меня гром, я ж через два часа в парке быть должен…
– В каком парке?
– В Петровском. До него еще ж доехать. Но ладно… это ничего, позвоню из университета, отложу встречу.
– Девушку на прогулку позвал?
– Ага.
– Асю?
– Не-ет, – протянул Петя, горестно махнув рукой. – Агния Павловна меня в упор не видит. С Машей из рабфака гуляем. Ася о вас только и говорит: профессор Грених то, профессор Грених се. Для кого другого в ее сердце места нет. А, нет, есть… – Петя поднял на Грениха грустное лицо, всегда живые и лучащиеся радостью, любопытством глаза затуманились, остекленели. Рот Пети поджался от обиды, но он через силу выдавил улыбку и закончил фразу: – …для Майки вашей.
– Ты просто не умеешь ухаживать, вот что я скажу.
– Эт почему не умею? – распетушился стажер. – Еще как умею! И на тебе цветы, и бонбоньерки, и электротеатр, и балет. А она прячется, уклоняется, а если видимся – все об одном, о вас. Это патология, это не лечится.
– Согласен, патология. Но не согласен, что не лечится, – Грених уставился на носки своих ботинок. – Ты, как будущий невролог, должен знать и такие вещи: когда человек переживает яркие эмоциональные состояния, то невольно переносит их на тех, кто рядом. Когда с ней случилась беда, я волей случая оказался рядом… Проще говоря, она не влюблена в меня, это убертрагунг, как его назвал Фрейд, перенос чувств на лечащего врача.
– А вы к ней? Что, совершенно равнодушны?
Грених продолжал идти, глядя то на мелькающие под ногами камни мостовой, то на свои, то на Петины ботинки с почему-то разными шнурками – один был белым, другой – серым, совсем как два веселых гуся из детской песенки, которую Майка принесла из школы и часто распевала, делая уроки. Перенес взгляд к деревьям за оградой сада, подавив судорожный вздох.
– При любом раскладе, Петя, мой врачебный долг – не попадаться ей на глаза так долго, чтобы перенос перестал действовать. Если ты ее любишь, то путь твой свободен. И ты окажешь мне большую услугу, если поможешь Асе создать новые, здоровые эмоциональные связи.
Они продолжали идти вдоль Александровского сада. День сегодня выдался пасмурным, влажным, дышать было тяжело, собиралась гроза, пахло дождем и озоном. Но все равно лучше, чем оставаться в больнице, где умер его пациент. Невольно печальные думы об Асе сместились в сторону смерти Синцова.
Грених винил лишь себя одного. Нужно было с пациентом в больницу ехать, самому колоть бромистый калий, доверил мальчишке и старшей медсестре – и все, потерял больного.
Думалось о странных связях убийств в Трехпрудном с маскарадом, а маскарада – со смертями Лиды Фоминой и старого хроника. Никто не знал, что он вчера собирал своих пациентов, словно разбежавшихся жучков из банки. Никто! Мезенцева он видел только вечером. Как тот что-то мог вызнать и отправить агента подменить шприцы? Видимо, опять ошибка вышла. Нужно было начинать разбираться сначала. И хорошо, хоть Петя есть – голова молодая, свежая, соображает быстро и всегда рядом.
Юношеские, студенческие воспоминания нахлынули на повороте с Моховой на Никитскую, при первых же шагах между трехэтажным корпусом восточных языков и храмом Мученицы Татианы, с фронтона его сняли надпись «Свет Христов Просвещает Всех», вместо нее появилось: «Наука – Трудящимся». В храме открыли студенческий клуб. Петя торопливо несся вперед. Грених отставал, оглядывался, ища знакомые окна сначала на задней стороне Аудиторного корпуса, перед фасадом которого стоял бюст Ломоносова, где сейчас рабфак, потом повернул между Лабораторией медицинской химии и Главным корпусом с величественным зеленым куполом. Те же деревья, те же крыши, колонны, вон Физиологический корпус, за ним Ректорский дом, крохотный флигелек Химического с обсыпавшейся теперь штукатуркой… За Физическим корпусом с трубой и башенкой располагался Психологический институт, построенный на зависть Грениху аккурат в год, когда он кончил курс. И, наконец, его альма-матер – Медицинский корпус, анатомический театр, недоставало Аптеки, на ее месте построили Геологический институт, насилу успели закончить перед самой революцией. Справа возвышалось высокое здание еще незавершенного корпуса – вовсю шло строительство. У кого-то в эти годы жизнь текла прежним руслом, а кого-то выдернуло из седла и бросило под копыта несущегося табуна.
Петя взбежал по лестнице над аркой, профессор поспевал сзади.
– Открыто! Ура! – крикнул стажер, радуясь, что прогулка не пройдет бесцельно. И оба оказались в просторном вестибюле с колоннами и парадной лестницей.
Они уже поднимались по каменным ступеням, когда Петя опять остановился и хлопнул себя по лбу.
– Голова дырявая! – и понесся обратно, крикнув на ходу: – Я Маше позвонить забыл, вы идите, идите.
Грених продолжил подниматься, услышав за спиной Петино громкое: «Машу будьте добры!» Студент воспользовался телефоном на проходной, через две минуты уже нагнал профессора.
В учительской кафедры патологической анатомии были распахнуты двери в коридор и окна в университетский дворик, за столом – резным, массивным, с затертым зеленым сукном – восседал одних с Гренихом лет суховатый преподаватель, надевши на лоб одни очки – для дали, а вторые, для чтения, нацепив на нос. Он увлеченно читал какой-то учебник, страдая от жары и протирая платком свои светлые волосы, в которых уже появились лысина и первая седина. Сквозняк создавал легкое движение – шевелил занавески, цветы на подоконнике, тетради студентов и учительские журналы на столе, развешенные всюду плакаты с внутренними органами в разрезе. И на все это с высоты стены взирал неподвижный портрет Владимира Ильича, благословляющего учебный процесс отеческим взглядом.
Петя постучался, смущенно заглядывая внутрь. Грениху в открытую дверь было видно книжный шкаф со стеклянными дверцами и понурую фигуру скелета в углу у окна.
Преподаватель поднял голову, снял одни очки, надел другие.
– Здравствуй, Петя, проходи, пожалуйста. Кто это с тобой?
– Здравствуйте, Иван Алексеевич. Вот, помните, я говорил про профессора Константина Федоровича Грениха, вы учились у его отца…
– А, Константин Федорович, проходите, рад буду познакомиться. Вы нынче – знаменитость! Я, это истинная правда, слушал курс вашего отца. Федор Максимович был блестящим психиатром. Петя обещал… меня вам представить, – говоря это, Иван Алексеевич выбирался из-за объемной груды стола и уже шел навстречу, протягивая Грениху руку. Петя, переминаясь с ноги на ногу и смущенно комкая собственные пальцы, представил их друг другу.
– Вы удивительно на него похожи. Надо же!
