лет через восемнадцать – раз, из всех утюгов как врубят, и давешние младенцы замаршируют в определённом направлении», – смеялась Алька, а я кривился. Потом крутилка мне осточертела окончательно, и я надумал её выкинуть.
Но она упёрлась: «Не вздумай! С паршивой овцы хоть шерсти клок. Пусть работает, ребёнку нравится». Я разозлился, но губу закусил, сдержался – знал, что сейчас нужно всего себя гасить, не до разборок, главное вон, Мелкий.
Но не съем, так поднадкусываю – я этот агрегат перепаял, перевернул, переполюсовав моторчик. И мобиль стал крутиться теперь в другую сторону. Если выбросить не дали, то пусть хоть вертится им наперекор.
И когда Игорёк освоил горки и научился формулировать свои пожелания, это всё и началось.
Вдруг он становился узурпатором и эксплуататором; что не по нему, сразу пронизывал нас своей недетской волей, подёргивая ниточками – делайте, что велят. И поперёк его желаниям и пальцем было не шевельнуть.
Поначалу я думал, что так в детском саду муштруют, и, когда как-то раз накалился от Игоряшиных выкрутасов добела, схватил жену и ворвался в садик, прямиком вломившись к заведующей. Пожилая охранница сзади отдышливо причитала: «Куда же вы? Постойте…». Заведующая же улыбнулась холодно. И также холодно меня отбрила.
«А вот мобиль… Да-да, который от города в дар новорождённому, вы его не трогали?», – спросила она. «Трогали! В другую сторону я его пустил, хреновину вашу дурацкую!», – проорал я в ответ. «Ну, во-первых, не нашу, а мэрскую, а во-вторых, зря вы это».
– При оригинальной работе мобиля, – продолжила она, – ребёнок был бы адекватен вашим ожиданиям и, – пробормотала она тихо (не могла, видно, не сказать, это как в разных подлых контрактах иезуитских мелким шрифтом, в самом конце, в дальнем углу, чтоб понезаметней), – и чуть-чуть городским. А теперь уж извините, всё наоборот, его чаяния вы должны оправдывать. Триггер у вас какой? … Как какой? Там же в инструкции сказано – не читали? А надо было прочитать.
Я уже дальше не слушал, я вспомнил. «Да-да, спасибо. Извините», мимо охранницы, взяв Алину за руку, потащился на выход.
Я ж ему под этот мобиль стандарты читал, ГОСТы, нормативы и прочие ЕСКД. Кондовым языком бубнил канцеляризмы – сын под них хорошо засыпал. Нормальные родители Пушкина там, Монтессори, Выготского и Макаренко, кто-то Генри Форда – так в инструкции, которую я всё-таки изучил, советовали. И вставляйте, написано, какие-нибудь триггеры, спусковые крючки, то есть. А у меня ландшафтный дизайн детских площадок, горки-лесенки и прочая гимнастика с песочницами – я как раз проект запускал – качели верёвочные, карусель винтообразная, горка с покрытием…
* * *
Если случились качели, значит, сегодня сын не просто будет нам указывать, как сделал бы правильный родитель, адекватный стандартам (Алькина терминология), а будет нам это показывать: в комнате разговаривали идеальные Артём и Алина Горовиковы, наши, так сказать, клоны, только получше. Что-то такое у Игорька в голове намешалось из «Домостроя» с советским «Домоводством», аристократизма от Мэри Поппинс и требовательности Фрекен Бок.
– Я спрячусь, – жалобно проговорила жена.
– Поздно. – Я сжал её тонкую ладонь.
На пороге кухни появился строгий и торжественный Игорёк – чуть темноватый (Алькино), длинненький (моё), курносый (её), и улыбчивый (последнее время ни я, ни жена не могли этим похвастаться). Но улыбка эта совершенно не монтировалась с прямо-таки стальным взглядом, которым он смерил нас, зажавшихся возле кошачьей кормушки.
Когда бывало без качелей, то надменно изрекал: должен быть такой-то ужин такое-то меню и побыстрее. Столько-то калорий и витаминов, мать должна быть в переднике в клеточку, а отец должен сидеть, читать газету. И мы кидались беспрекословно выполнять; словно на пульте управления двигались руки-ноги, мозг пронзался трассирующими пулями команд, я брал откуда-то взявшуюся газету, Алина половник, а её бёдра обвивал фартук в клетку. Надо сказать, эти новые для нашей квартиры предметы постоянно добавлялись, но отчего-то дом не захламляли, аккуратно лежали по полочкам, шкафчикам и ящичкам, ждали своего часа.
Игорь уселся за стол, взял букварь – как-то незаметно он выучился читать, шевеля беззвучно губами. Мы затихли в углу. За ним вошли те самые, адекватные сыновним представлениям. Идеалы. Я в очередной раз отметил, что Алька срисована один в один, прибавлены лишь несколько килограммов живого веса. А вот мне нацепили очки на нос, распрямили спину и вдели в домашний костюм. Он (я) уселся с газетой, она давай хлопотать по кухне – и чтоб ни соринки, и обронить ненавязчиво: «Дорогой, вынеси мусор», – этому сложить «Правду» и прошествовать с ведром, как с кубком мира.
Алька тихонько задрожала.
– Кот… – прошептала она.
– По-моему, не совсем.
В кухню вошёл манул. Настоящий, злой, дикий. Дошли, стало быть, руки Игоря и до животного – Манька никакой не манул, он обычный полосатик из корзинки бабки возле метро, и тут, выражаясь Алькиным языком, полная неадекватность названию. Получите как правильно.
Манька перестал чавкать, оглянулся. Манул настоящий ощерился, и мы увидели, что его клыки неровня зубикам нашего.
– Он его сожрёт, – сказал я и схватил напружинившегося питомца.
– А так он сожрёт вас двоих, – сказала Алька, глядя на приближающегося зверя.
Нас спас Игорёк. Что-то там не гармонично, видимо, складывалось в его головушке.
– Зверь должен быть на улице, – сказал сын и как-то очень легко взял дикого кошака за шкирман и выкинул на балкон. Тот шикнул в полёте и где-то там затих.
И непонятно было, избавились мы от неприятности или познали новую.
Запал Игоря обычно сходил за час-два. Придирки его случались реже и не столь ультимативными, эти как-то прозрачнели, а потом и вовсе исчезали. А мы, выдохнув, ели приготовленную ими еду, ходили по вымытым полам, пили свежезаваренный чай, спали на выглаженных простынях.
Вот и сейчас, обжигаясь маслом из котлеты по-киевски, я сказал:
– А может, смириться?
Алина наморщила лоб.
– Разве мы не смирились?
Мелкий возился с Манькой на диване, у них были свои дела.
– Вкусно как, – прокомментировал я стряпню пришлых стандартиозов. Поймав возмущённый взгляд жены, прокашлялся. – Я другое имел в виду – может, мы сами будем делать, как должны, по его мнению? Качели, не качели, а если стараться, то и, глядишь, пооботрёмся, привыкнем…
Алина поставила кружку чая и покрутила пальцем у виска.
– Ты в своём уме?
Я пробормотал:
– Кто его знает…
* * *
А через день, когда Игорёк после горки сверлил нас глазами и раздавал команды, а мы не смели и шага двинуть в сторону, Алька пискнула через придавленность зомбированием:
– Я согласна.
Так вышло, что предложил я, а получилось только у Алины. Я же всё чаще видел
