сестра была одним из моих сторонников. И я всегда знал, что могу рассчитывать на «Трибьюн» в освещении положительных сторон моего округа.
— Да, в этом вы правы. О вашем округе писали много положительного, но эта статья — не о позитиве. Она — о преступности. Если только конечно, вы не видите положительной стороны в том, что банды шатаются по улицам, а людей убивают в их собственных домах.
— Это грубый и односторонний взгляд, — сказал Норкост. — Тебе не кажется, что из-за своих переживаний ты лишился способности быть объективным?
— Судя по дифирамбам «Трибьюн» в вашу честь и ее поддержке во время выборов, не похоже, чтобы вас особо беспокоила объективность.
— Успокойся, Кларенс. Не надо разговаривать со мной как с врагом. Мы оба на одной стороне.
— И что же это за сторона, мистер Норкост?
187
— Прошу, зови меня Регом. Мы оба на стороне прогресса — прогресса идеалов, продвижения равноправия, битвы с расизмом, приверженности справедливости.
— Что касается меня, то я только на стороне освещения правды и высказывания своего мнения о ней, — сказал Кларенс. — И меня не волнует: позитивная она или негативная. Меня интересует только точность. Я знаю, что успех политиков пропорционален их умению лгать. Вы знаете больше правды, чем рассказываете прессе. Но, может, сегодня вы сделаете исключение?
Левая щека Норкоста задергалась. Кларенс услышал какой-то звук и посмотрел под стол.
«Норкост! Ты же танцуешь как четырехлетний ребенок, который хочет писать!»
— Вот что, Кларенс...
— Пожалуйста, мистер Норкост, зовите меня мистером Абернати.
Вернувшись в «Трибьюн» и ответив на полдесятка звонков, Кларенс придвинул к себе клавиатуру компьютера и начал работать над заметкой для следующего номера. Статья лилась из его сердца, подобно спонтанной речи о наболевшем за двадцать лет, выходя из горнила многолетних размышлений и переживаний.
Рабовладельцы выступали за свободу выбора. Они говорили: «Если кто-то не хочет иметь рабов, то это его дело, но не говорите нам, что мы тоже должны так поступать. Это наше право». Тех, кто хотел отменить рабство, обвиняли в нетерпимости и нарушении свободы, потому что они, дескать, пытались навязать другим свою мораль.
Движения за гражданские права, наподобие движения аболиционистов столетней давности, бросили вызов той свободе выбора, которую поддерживала большая часть общества. Когда дело касалось расовой дискриминации, они становились совершенно нетерпимыми. Исторически у белых было право выбора иметь рабов, а позже — отдельные буфеты. В конце концов, Америка была свободной страной. Но движение за гражданские права боролось за то, чтобы отобрать у американцев такую свободу выбора. Подобным же образом женское движение выступало за то, чтобы отобрать у работодателей свободу дискриминации женщин.
Почти каждое движение в поддержку угнетения и эксплуатации — от рабства до абортов — называло себя борцами «за свободу выбора». В то же время, противоборствующие движения, предлагающие сострадание и освобождение, эксплуататоры клеймили как «нетерпимые».
В действительности, позиция свободы выбора всегда ставит ударение на праве одного человека за счет прав других людей. Но что сказать о жертвах такого права? Черные не выбирали рабство. Евреи не выбирали крематории. Женщины не выбирают изнасилования. Младенцы не выбирают аборты.
После подсчета статистики оказалось, что набрано только двести слов — четвертая часть требуемого объема статьи. Материал надо будет расширить и привязать его к какому-то конкретному событию последних дней. От мысли о том, на сколькие ноги он наступит, у Кларенса немного поднялось настроение. Но он также надеялся, что эта статья принесет пользу — может, кто-то все-таки прислушается.
Кларенс и Джейк выехали на поздний обед в закусочную «Лу», которую Джейк называл «закусочной забытых времен». Здесь ты как будто переносился в пятидесятые. Под звуки музыкального автомата, наигрывающего старые хиты, Кларенса и его спутника усердно обслуживал сам хозяин заведения Рори, который был другом Джейка. После гамбургеров подали кофе. Сорок минут обеда прошли в смехе и разговорах.
— Как там Олли? — спросил Джейк. — Похоже, ради тебя он старается изо всех сил.
Кларенс пожал плечами.
—- Думаю, он нормальный парень.
— Нормальный парень? И это все, что ты можешь сказать?
Кларенс насупился и ничего не ответил.
— Тебя все еще смущает то обвинение в жестком обращении? — спросил Джейк. — Иногда людей обвиняют в разной ерунде, но это не означает, что они виновны.
— Думаешь, я этого не знаю? Не забывай: я — черный.
— Может, тебе лучше забыть о том, что ты черный, — сказал Джейк, — и просто думать о себе как о человеке?
— Тебе легко говорить.
— Да, наверное, ты прав. Но, может, я тоже прав? Ты же сам меня этому учил, Кларенс. Ты всегда говорил, как сильно тебя достает то, что люди создают столько проблем из-за цвета
189
кожи. А теперь ты сам так поступаешь. Ты как будто не доверяешь Олли только потому, что он белый. И честно говоря, это наталкивает меня на мысль, что мне ты тоже не доверяешь. Я ведь тоже белый.
— Правда? А я и не заметил, — улыбнулся Кларенс.
— Послушай, — сказал Джейк, — ты ведь до сих пор так и не поговорил с Олли о том обвинении, ведь так?
-Да.
— Тогда поговори. Если ты этого не сделаешь сам, то я попрошу его поговорить с тобой.
— Не лезь не в свое дело.
— Нет, это мое дело. Ты — мой коллега, Кларенс, а Олли — мой друг. И ты встретился с ним только благодаря мне... Я имею в виду, если не считать вашей встречи у дома Дэни. Так что это и мое дело. Или ты сам с ним поговоришь, или я вмешаюсь.
— Это угроза?
— Нет, обещание.
Кларенс ехал домой, погруженный в тягостные раздумья. Его задело то, что Джейк не разделял его скептицизма относительно полиции. А чего еще ожидать? Отца Джейка не избивали полицейские из-за цвета кожи. Его не
