class="p1">Анна Сергеевна встала возле гроба и принялась говорить. Я едва слушала ее, мои уши будто забили ватой. Наверное она говорила хорошо, она это умеет. Я вскидывала глаза на Ликин портрет и тут же их опускала. Я не могла смотреть в смеющиеся глаза Лики. Мне было стыдно. Стыдно и тяжко, как если бы я на самом деле ее убила.
— А как ты хотела? Актриса замурована в подвале, а у нее на голове балаган. Это не последний покойник. — донесся до меня шепот из-за левого плеча. Я обернулась. Позади меня стояла Наталья Павловна и какая-то незнакомая женщина. Наталья Павловна была в длинном черном платье, с высоким воротом, заколотым у горла брошью в виде бабочки.
Я отвернулась. И… встретилась взглядом с Вадимом. Я не заметила, когда он появился, и в толпе я его тоже не видела. Очень бледный, в темно-синем костюме, он стоял рядом с Ликиным отцом и что-то говорил ему на ухо. Тот рассеянно кивал.
— А теперь прошу подойти и попрощаться с Ликой.
Анна Сергеевна окончила свою речь и отступила от гроба.
Снова зазвучала “Смерть Озе”.
В этот момент в дверях фойе появился Давид. В руках он держал белую розу. Все, кто стоял возле гроба, чуть расступились, по ряду прошелестел шепоток. Анна Сергеевна взяла Давида за локоть.
— Нужно два цветка.
Давид не ответил. Он будто не слышал.
— Давид! Цветов должно быть четное количество. — повторила Анна Сергеевна громче.
— Отстаньте, Анна Сергеевна. — устало сказал Давид, — Для вас она умерла, а для меня — нет. Он положил цветок Лике на руки и припал губами к ее лбу. Пора было отходить и дать место следующему, а Давид все стоял, склонившись над гробом той, которую любил.
…Я не могу на это смотреть, я не в силах слышать эту музыку…
Вадим подошел, положил руку Давиду на плечо. Тот отмахнулся. Вадим взял его за локоть.
Давид поднялся, окинул притихших артистов вызывающим взглядом.
— Она жива. Вы поняли? Она жива. — сказал он в полной тишине. Никто не посмел ему возразить.
Я не знаю, как это случилось, но говорят, так бывает. Может быть ветерок подул, может быть кто-то случайно толкнул гроб… Белая ткань на груди у Лики зашевелилась, поползла вниз и из-под нее показалось несколько пальцев.
Раздалось всеобщее тихое”А-ах…” и в тот же самый миг старая кулиса, наброшенная на зеркало с шумом рухнула вниз. Солнце, чуть сочащееся в щель между гардинами, вонзилось в зеркало и, отразившись в нем, осветило гроб.
Все стояли и смотрели, словно окаменев.
— Закройте, закройте! — застонала Анна Сергеевна, и было непонятно, имеет она в виду зеркало или гроб.
Федя и Александр взялись за крышку.
Я так не успела подойти. Ничего, Ликину последнюю просьбу я услышала.
А прощание… Когда все разойдутся, я приду сюда и попрощаюсь с Ликиным портретом. Хорошо, что я не увижу ее в гробу.
— Тина…
Я обернулась и вздрогнула, встретившись с Ликиными глазами на чужом лице.
— Да.
— Меня зовут Юрий Владимирович. Белецкий. Я отец Лики.
Голос у него такой же как он сам. Мягкий, бархатный, но с металлическими интонациями.
— Она похожа на вас.
— Мне говорили, вы были дружны с Ликой.
— Да, наверное.
— Я хочу поблагодарить вас. Лика была довольно замкнутым человеком. Держала сердце закрытым.
— Правильно делала. — откликнулась я в тон ему, — Раз вы не смогли уберечь ее сердце, ей пришлось делать это самой.
Юрий Владимирович поднял бровь.
— Что вы имеете в виду?
— Порок сердца я имею в виду! — бросила я. Мне было наплевать, что он обо мне подумает. И чувств его я была не намерена щадить. Таким как он это только на пользу.
— Порок сердца? — озадаченно переспросил Белецкий.
— Порок сердца! Который надо было оперировать.
— Дорогая моя Тина, кто вам сказал такую чушь? — он явно пытался быть вежливым, и ему это почти удавалось, — У Лики не было порока сердца.
— Что?
— Вы меня слышали. — металл в его голосе зазвенел резче, — Будь у нее порок сердца, я бы ни за что не позволил ей связать свою жизнь с подмостками. С тех пор, как умерла ее мать, я удвоил заботу о здоровье Лики.
И ведь что самое интересное — он не врет.
— Но причина смерти…
— Сердечный приступ, я знаю. — перебил меня Белецкий, — Казуистика, но, к сожалению такое случается. Вадим Алексеевич подробнейшим образом разъяснил мне все о синдроме такоцубо.
— Ловушка для осьминога… — припомнила я вслух.
— Совершенно верно. Я вижу, вы тоже знаете. Вадим Алексеевич — профессионал высокого класса. А насчет порока — вы, видимо, что-то не так поняли.
— Я что-то не так поняла… Да. Так и есть. Извините.
— Не стоит. Вы расстроены. Мы все расстроены. Еще раз благодарю вас, что вы были с моей дочерью в ее… последние дни. Он протянул мне руку.
Я машинально пожала ее. Он высокомерно кивнул мне на прощанье и удалился ровным шагом, оставив меня в полуразрушенном состоянии.
Не успела я собрать себя в кучу, как завопил дурным голосом телефон в кармане юбки.
— Да, Татусь… — шепнула я в трубку, поспешно покидая фойе.
— Я поняла, что можно до пенсии ждать, пока ты позвонишь. Я уже твердо решила обидеться и не звонить тебе больше никогда, но кому тогда я буду все рассказывать?
— Таточка, дорогая, извини… — начала было я. Ну не могу я сейчас разговаривать! Но Татка перетолковала мое извинение на свой лад.
— Да ладно, не извиняйся, — великодушно разрешила она. — Что с богемы возьмешь? Лучше слушай.
— Рассказывай… — вздохнула я, выходя из театра. Проще выслушать ее.
— Ты ведь, дрянь такая, даже не знаешь, что я-таки развелась! — радостно объявила Татка.
— О! Поздравляю. — осторожно сказала я. Таткина радость частенько переходит в рыдания.
— Этот гад так мотал мне нервы под конец, что у меня адски разболелся зуб! Ни спать, ни есть… А потом щека опухла. И я побежала в ближайшую клинику. А там… Тинка, он такой… такой… — Татка едва переводила дыхание. — Нет, без зубной феи здесь не обошлось! Хоть у меня и нет камина… Это она нам устроила встречу. За то, что я была хорошей девочкой.
— Что? Что ты сказала?
— Я говорю, была хорошей девочкой.
— Нет, до этого…
— Ну… зубная фея.
— А при чем здесь камин?
— Ты что не помнишь, голова дырявая? Сама мне рассказывала во втором классе, как у тебя зуб выпал, ты спрятала его в дымоходе, а фея тебе за это…
— Татусенька… — ахнула я, — Спасибо тебе, солнце! Ты просто чудо! Прости! Я
