знать, что Фрэнк Донахью находится в шести футах под землей.
Меня в детстве крестили бензином.
Рожденный зажигать. Рожденный, чтобы жить и сгореть.
Воспитанный в доме Господнем, но крещенный оттенком бунта.
Слух о моем происхождении, о том, что я отпрыск Владыки Ада, появился после одного случайного дня в воскресной школе. Я был достаточно взрослым, чтобы понять, но слишком юным, чтобы сообразить, что слухи сделают с моей жизнью.
Нас попросили поделиться чем-то с классом — интересным фактом, крутым талантом, странным сочетанием продуктов, которое нам понравилось. Фрагмент себя, чтобы наши сверстники могли узнать нас лучше, и мы могли подружиться.
У одного ребенка была домашняя рыбка по имени Флиппер с одним плавником. Мальчик, который был дальтоником, и девочка, которая любила есть бутерброды с арахисовым маслом и майонезом, что, я думаю, было еще более кощунственным, чем все, что я сказал.
Когда подошла моя очередь, я встал и задрал рубашку, обнажив нижнюю часть спины, где было родимое пятно. Сейчас он меньше, но для моего крошечного тела он был довольно большим. Окраска создала эту форму X или то, что я думал, было той формой.
Для меня это было довольно круто, как X отмечает точку, понимаете? И как ребенок, которому нравились «Пираты Карибского моря», я подумал, что этим забавным фактом будет здорово поделиться со своими одноклассниками.
Но они не считали его указателем зарытого сокровища или даже двадцать четвертой буквой алфавита.
Они видели в нем перевернутый крест.
Антихрист.
Метка зверя.
Наша учительница воскресной школы пыталась угомонить детский шепот и шутки, которые они отпускали, но ущерб был нанесен. После этого урока эти дети побежали к своим родителям и рассказали им все о моем родимом пятне.
Он рос, рос, рос, пока не стал таким монстром, каким является сегодня. Пока я не стал монстром, которым я являюсь сегодня.
От простого окрашивания кожи до того, что мама молилась не тому божеству. Они говорили об этом, как будто это была какая-то легенда или страшная история у костра.
Поэтому, когда я поддался хаосу и стал именно тем, кем они хотели, они все вели себя так, как будто предвидели это. Я был отмечен дьяволом; имело смысл только то, что я вел себя как он.
Как и у моих друзей, в моей жизни наступил момент, когда я отказался от попыток быть чем-то другим, кроме их слухов. Я поддался репутации и превратился в нечто гораздо худшее, чем они могли себе представить.
Я не просто стал сыном дьявола. Нет, я отказывался склоняться под чьими-либо ногами. Уже нет.
Они хотели этого, верно? Они хотели уничтожить то, что осталось от безнадежного мальчика, и превратить его в монстра, которого они могли бы ненавидеть.
Они хотели зла, поэтому я стал его королем.
Правителем всего этого.
Я стал бы самим Люцифером.
Я пролил дождь из адского огня и жил во грехе.
— Смени эту гребаную музыку, братан. Это хуже, чем крики Алистера, — жалуюсь я, сжимая переднюю часть деревянного стула, на котором сижу верхом. Мои короткие ногти впиваются в материал.
Тэтчер усиливает давление на мою спину. Он бьет резкими ударами. Жестокая боль заставляет мои зубы пульсировать. Это остро, и я чувствую, как моя кожа открывается, кровь стекает вниз. Странно, как тепло.
— Мой подвал. Мои правила. Моя музыка, — говорит он.
Я дышу через нос, закрывая глаза. Прилив экстаза от причиненных пыток заставляет меня дрожать от удовлетворения, достигая, наконец, предела наказания.
Каждая новая срез — это плата. Возмещение вытекает из разорванной кожи в виде крови. Все сдерживаемое сожаление и вина выпадают из меня. Стресс моей жизни, чувство вины, мои неудачи, Сэйдж. Все это стекает вниз по моему позвоночнику и покидает мое тело.
Я думал о том, чтобы сделать это для себя в течение многих лет.
Резка. Причинять себе вред. Как бы, блядь, терапевт это не назвал.
Я мог бы сделать это сам, поднеся лезвием бритвы к бедрам или запястьям. Но я знал, что Тэтчеру нужно резать меня. Было бы эгоистично с моей стороны держать это в себе. Импульс, который подпитывает мою душу сжигать вещи, тот же самый, что течет внутри него. Вместо того, чтобы нуждаться в огне, ему нужно видеть малиновое.
Ему нужно надеть свою классическую музыкальную чушь в подвале американского психопата, где пахнет больницей и ломтиками. Так зачем мне делать это самой, если я могу отдать это Тэтчу?
У всех нас есть разные мотивы того, почему нам нужны эти вещи, чтобы справиться с нашей жизнью.
Дело не в том, чтобы знать причину или даже понимать ее. Это не о чем-то из этого. Это о том, чтобы быть рядом друг с другом. Быть тем, что друг другу нужно, чтобы выжить. Мы дали негласную клятву, когда были молоды. Что не имеет значения, как далеко или как темно мы должны идти, если кому-то из парней что-то понадобится, мы всегда будем рядом. Мы были бы этим для них, чего бы это ни стоило.
У остального мира было на нас дерьмо. Выкинули нас, как мусор. Забыли нас. Оставили нас разлагаться и гнить.
Все, что у нас есть, — это друг у друга, и этого всегда будет достаточно.
— Хорошо, всего десять, — говорит он, поднимая лезвие с моего тела. Я слышу, как он отталкивает от меня свое кресло на колесиках.
— Еще два.
— Мне придется спуститься ниже. Те, что наверху, еще не зажили после нашего последнего сеанса.
— Тогда спускайся ниже. Просто делай больше.
Я делал это в меньшем масштабе с тех пор, как начал спарринговать с Алистером. Подвергая себя агонии и мучениям, я все еще делаю это. Но в прошлом году было жизненно важно, чтобы у меня было больше.
Я пришел к Тэтчеру в тот день, после Сэйдж, после того, как я по глупости поставил себя в положение, в котором никогда не должен был быть, пытаясь дисциплинировать себя, чтобы я никогда больше не доверял кому-то подобному.
Удары Алистера не дали бы мне того, что мне нужно. Они были только поверхностными, как и у моего отца. Испортили только внешний вид. Я ничего не выпускал, и мне нужно убедиться, что я выпустил все.
Мое тело было в отчаянии. Мне нужно было полностью
