Плохо от осознания того, что для него это лишь игра, лишь забава. Ведь не прошло и часа, как он флиртовал с Морозовой, а теперь взял и присосался ко мне. Просто потому, что в данный момент ему так захотелось. Это же Шульц – он не привык получать отказы.
А в моем мировоззрении все иначе. Для меня поцелуй с Андреем – не просто ничего не значащий слюнообмен, это целая Вселенная, которая родилась в тот самый момент, когда он накрыл мои губы своими. Я прониклась им, пустила к себе в кровь, под кожу… И пожар в груди, который я сколько лет тушила, разгорелся с новой силой.
Умом я понимаю, что происходящее между нами не больше, чем глупость и возраст, но… Это точно больше, чем космос и мириады звезд в нем. Это какая-то дурная бесконечность, не знающая ни конца, ни края.
Интересно, во мне сейчас говорят сами чувства или лишь воспоминания о них? Может ли быть такое, что я, невзирая на многолетнюю вражду, по-прежнему его люблю? Впервые я отследила в себе это ощущение в тринадцать лет, в лагере, а сейчас мне почти восемнадцать, но, когда я думаю о Шульце, в душе, как раньше, печет и искрит. Неужели я до сих пор им болею?
А он? Какие чувства у него в сердце? Разумеется, сейчас он, как и я, пребывает в шоке от вскрывшейся правды, недоумевает и грустит… Но вот в целом, глобально? Кто ему нравится? Морозова? Рыжеволосая девчонка из 10 «А», которая за ним с прошлого года таскается? Или, может быть, я? Ведь проявляет же он ко мне определенный интерес, глупо отрицать… А что, если ему все нравятся? Ну типа, с одной покрутил, с другой погулял… Разнообразие, все такое…
Черт! Совсем я его не понимаю! Как там это все в мальчишеской голове работает? Но если он и впрямь такой любвеобильный и симпатизирует всем, мне это не нужно. Не хочу быть одной из многих.
- Прощаю, но больше так не делай, - говорю я в ответ на его извинения. – А то я тебе реально язык откушу.
Потребность прятаться в скорлупу надменности и равнодушия никуда не делась. Мне по-прежнему страшно раскрываться перед Андреем, обнажать свою душу и переживания… Вдруг он воспримет это как слабость? Решит, что мое сердце лежит на алтаре его побед и потеряет ко мне интерес? Нет, уж лучше я буду жить в своем панцире, чем позволю Шульцу снова растоптать меня. Ведь еще одного раза я могу и не пережить.
- Крис, я… - Андрей открывает рот, намереваясь что-то сказать, но в этот самый момент нас прерывают.
Торопливо продираясь через полумрак леса, сюда идет Гуляев и, заметив нас, сидящих на земле, удивленно выдает:
- А вы чем тут занимаетесь?
В его вопросе я слышу едва уловимый похабный подтекст, но решаю не придавать ему значения. На разборки с Лехой у меня точно нет сил.
- А ты че приперся? - недовольно отзывается Шульц, вставая на ноги. – Соскучился, что ли?
- Да вас просто Инесса потеряла, велела мне… Ох, бляха-муха, а че у тебя с рожей, Шульц?! – восклицает он, заметив исцарапанное лицо Андрея.
Это я постаралась. Исполосовала его зеленоглазую физиономию вдоль и поперек. Но, признаться честно, я совсем этим не горжусь. Если б можно было отмотать время назад, ни за что бы не стала на него так набрасываться.
Во-первых, этим я доказываю, что мне на него не пофиг. Во-вторых, сколько уже можно подкармливать свою репутацию несдержанной истерички? Ну и, в-третьих, мы сейчас вернемся к костру, и на нас неминуемо посыплются любопытные взгляды и расспросы, которых я бы очень хотела избежать.
Но в те мгновенья, когда Шульц хозяйничал у меня во рту своим языком, я напрочь утратила дар трезво мыслить, мой мозг будто плавиться стал. Да и не только мозг, если честно… Я вся превратилась в какую-то квашню. Еще пару минут жарких ласок Шульца, и я бы лужицей стекла к его ногам.
И вот, собрав остатки воли в кулак, я решила его оттолкнуть. Чтобы спастись от этого вихря чувств, который напрочь сбивал меня с ног. И, оттолкнув, осознала, как сильно я на него злюсь. За то, что он такой чертовски привлекательный, за то, что вокруг него столько девушек, за то, что играет со мной в жестокие игры…
Ну а дальше понеслось - я вспомнила приемчики из кикбоксинга, стала колошматить Андрея со всей дури, а, выдохшись, просто исцарапала ему лицо. Вот такая я сумасшедшая.
- А это Кавьяр меня так обласкала, - усмехается Шульц, облизывая прокусанную мной губу.
- Охренеть! – возмущается Гуляев. – Ну вы психи! Чего опять не поделили-то?
Ни я, ни Шульц не удостаиваем его ответа. Все произошедшее кажется каким-то дурным, но в то же время необыкновенно прекрасным сном. Сейчас, глядя на ухмыляющегося Андрея, который лениво отмахивается от закидывающего его вопросами друга, я уже не верю, что каких-то десять минут назад он прижимал меня к дереву и целовал. Страстно, напористо, упоенно.
Вот черт… Почему нутро так сладко содрогается от этих воспоминаний? Неужели я хочу повторения?
* * *
Когда мы возвращаемся к остальным ребятам, все, разумеется, обращают внимание на наш подпорченный внешний вид. И если я просто перепачкана в земле, то Андрей выглядит так, будто на него напали разбойники.
Громче всех свою жалость выражает Морозова. Она подскакивает к Шульцу с громким воплем «Андрюша» и начинает обхаживать его так, будто он с войны вернулся. Тут же находит в своем рюкзаке влажные салфетки и порывается отчищать его лицо и шею от грязи, но парень, слава богу, не дает Карине этого сделать – забирает из ее рук салфетки и принимается вытираться сам.
Но эту неугомонную девицу так просто не остановить. Следом за салфетками она извлекает из ранца зеленку и начинает активно предлагать Шульцу обработать его раны.
- Андрей, давай я помогу? Совсем не больно будет, - кудахчет она, заглядывая к нему лицо и тыкаясь своими необъятными сиськами в его грудь.
- Спасибо, Карин, не надо, - с улыбкой отказывается он. – Это ж просто царапины, сами заживут.
Она еще долго уговаривает Шульца принять ее помощь, но он неумолимо стоит на своем, мол, я в порядке, обрабатывать ничего не нужно. Не знаю, почему, но отказ Андрея от ее навязчивых предложений ужасно меня радует. Хотя, если подумать, причина, скорее всего, кроется в том, что нежелание парня стать Карининым «пациентом» демонстрирует его не слишком высокую степень заинтересованности. Ведь, если бы она ему сильно нравилась, Шульц бы с удовольствием разрешил ей измазать себя зеленкой, ведь в это довольно интимный процесс… Правда же?
Несмотря на то, что никого, кроме Гуляева, Шульц не посвящает в подробности наших с ним разборок, ребята и учителя все равно кидают на меня осуждающие взгляды. Дескать, ай-ай-ай, как ты могла? В его ложь о ветках, изранивших лицо во время бега по лесу, никто не верит, хоть Андрей и крайне убедительно проталкивает эту версию.
Я вдруг ощущаю, что впечатления от событий прошедшего вечера наваливаются на меня в виде страшной усталости, не только физической, но и моральной, поэтому решаю скрыться от посторонних глаз в палатке, вход в которую намеренно не закрываю. Я ведь как-никак клаустрофоб.
